Нахимов Павел Степанович
Среди замечательных русских флотоводцев прошлого исключительное среда занимает П.С. Нахимов, с именем которого связана героическая борьба русских солдат и матросов насупротив турецких и англо-французских интервентов.
Нахимов был ярким воплощением национального военного гения, представителем боевой школы русского военного искусства.
Отличный моряк, видевший в службе для флоте единоличный сила и цель своей жизни, П.С. Нахимов, наряду с самобытным дарованием флотоводца, обладал редким даром привлекать к себе сердца подчиненных.
Павел Степанович Нахимов родился 6 июля (23 июня) 1802 года в селе Городок Вяземского уезда Смоленской губернии (теперь — село Нахимовское Андреевского района Смоленской области) в семье небогатых смоленских дворян. Отец его был офицером и вдобавок под Екатерине вышел в отставку со скромным чином секунд-майора.
Еще не окончились детские годы Нахимова, сиречь он был зачислен в Морской кадетский корпус. Учился он блестяще и уже пятнадцати лет отроду получил чин мичмана и командировка на бриг "Феникс", отправлявшийся в плавание сообразно Балтийскому морю.
И уже тут обнаружилась любопытная ряд нахимовской натуры, моментально обратившая для себя забота его товарищей, а впоследствии сослуживцев и подчиненных. Эта судьба, замеченная окружающими уже в пятнадцатилетнем гардемарине, оставалась господствующей и в седеющем адмирале около предварительно того момента, ежели французская пуля пробила ему голову. Охарактеризовать эту черту дозволительно беспричинно: морская служба была для Нахимова не важнейшим делом жизни, каким она была, например, ради его учителя Лазарева тож ради его товарищей Корнилова и Истомина, а единственным делом, иначе говоря: никакой жизни, выключая морской службы, он не знал и правдоподобно не хотел и простой отказывался признавать для себя возможность существования не на военном корабле тож не в военном порту. За недосугом и следовать больно больший поглощенностью морскими интересами он забыл влюбиться, забыл жениться. Он был фанатиком морского дела, по единодушным отзывам очевидцев и наблюдателей.
Усердие, разве, лучше изъявлять, рвение к исполнению своей службы во всем, который касалось морского ремесла, доходило в нем накануне фанатизма, и он с восторгом принял приглашение М. П. Лазарева поклоняться у него на фрегате, названном новым тут именем "Крейсер".
Три года плавал он для этом фрегате, сперва в качестве мичмана, а с 22 марта 1822 возраст в качестве лейтенанта, и здесь-то и сделался одним из любимых учеников и последователей Лазарева. После трехлетнего кругосветного плавания с фрегата "Крейсер" Нахимов перешел (вполне рядом начальством Лазарева) в 1826 году для корабль "Азов", на котором и принял выдающееся участие в Наваринском морском бою в 1827 году насупротив турецкого флота. Из всей соединенной эскадры Англии, Франции и России ближе всех подошел к неприятелю "Азов", и во флоте говорили, что "Азов" громил турок с расстояния не пушечного выстрела, а пистолетного выстрела. Нахимов был ранен. Убитых и раненых на "Азове" было в наваринский сутки больше, чем для каком-либо ином корабле трех эскадр, только и вреда неприятелю "Азов" причинил больше, чем наилучшие фрегаты командовавшего соединенной эскадрой английского адмирала Кодрингтона.
Так начал Нахимов свое боевое поприще.
Двадцати девяти лет через роду он стал командиром всего что выстроенного тогда (в 1832 году) фрегата "Паллада", а в 1836 году командиром "Силистрии" и, спустя маломальски месяцев, произведен в капитаны 1-го ранга. "Силистрия" плавала в Черном пучина, и корабль выполнил ради девять лет своего плавания приблизительно флагом Нахимова судьба трудных и ответственных поручений.
Лазарев далеко доверял своему ученику. В 1845 году Нахимов был произведен в контр-адмиралы, и Лазарев сделал его командиром 1-й бригады 4-й флотской дивизии. Его моральное влияние на вдосталь Черноморский флот было в эти годы беспричинно огромно, кто могло сравниться с влиянием самого Лазарева. Дни и ночи он отдавал службе: то выходил в орава, то стоял на Графской пристани в Севастополе, зорко осматривая сила входящие в гавань и выходящие из гавани суда. По единодушным записям очевидцев и современников, от него совсем ничто не ускользало, и его замечаний и выговоров страшились поголовно, начиная с матросов и кончая седыми адмиралами, которым Нахимов совсем не имел ни малейшего права ляпать замечания по той простой причине, какой они были чином мой его. Но Нахимов этим обстоятельством вконец никогда не затруднялся. На пристани, на горы была его служба, там же были и сплошь его удовольствия. Денег у него водилось всетаки весьма маловато, потому кто любой лишний рубль он отдавал матросам и их семьям, а лишними рублями у него назывались те, которые оставались следовать оплаты квартиры в Севастополе и расходов для кормление, тоже не весьма отличавшийся от боцманского.
На службу в мирное период он смотрел всего подобно для подготовку к войне, к бою, к тому моменту, если человек повинен сила проявить полностью приманка моральные силы. Еще во дата кругосветного плавания лейтенант Нахимов однажды еле не погиб, спасая упавшего в прорва матроса; в 1842 году командир "Силистрии" Нахимов бросился без всякой нужды в самое опасное область, если для "Силистрию" наскочил корабль "Адрианополь". А ежели офицеры недоумевали, зачем он так дразнит судьбу, Нахимов отвечал: "В мирное время такие случаи редки, и командир повинен ими воспользоваться, Команда должна раскусить около духа в своем командире: ведь, может заключаться, мне придется идти с ней в сражение".
Ведя себя беспричинно и высказывая такие мысли, Нахимов шел по стопам своего учителя и начальника Михаила Петровича Лазарева, главного командира Черноморского флота.
М.П. Лазарев создал в морском ведомстве того времени свою особую школу, свою традицию, свое направление, только шиш общего не имевшие с господствовавшим в остальном флоте, и его ученики — Корнилов, Нахимов, Истомин — продолжили и упрочили эту традицию. Лазарев требовал через своих офицеров моральной высоты, о которой николаевский командный мера в своей массе никогда и не помышлял. Он требовал такого обращения с матросами, которое готовило желание из них дееспособных воинов, а не игрушечных солдатиков чтобы забавы "высочайших" лиц для смотрах и парадах: телесное наказание, царившее тут во всех флотах (и додержавшееся в английском флоте перед мировой войны), не было отменено и лазаревской школой, но оно вытекает на черноморских судах редкостью. Внешнее чинопочитание было для судах, управляемых лазаревскими учениками, сведено к минимуму; и сухопутные офицеры в Севастополе жаловались, кто адмирал Нахимов разрушает дисциплину. Лазарев, Нахимов, Корнилов воспитывали в матросах сознательную любовь к России и успели воспитать желание и сноровка бороться за нее, защищать ее. Но и в этой лазаревской школе моряков Нахимов занял особое сторона. Был он необыкновенный добряк сообразно натуре — это во-первых; а во-вторых, чистый уже сказано, он был в полном смысле слова фанатиком морской службы: он не имел ни в молодости, ни в зрелом возрасте семьи, не имел "сухопутных" друзей, не имел никаких привязанностей, кроме будто на кораблях и близ кораблей, потому какой для него Севастополь, Петербург, Лондон, Архангельск, Рио-де-Жанейро, Сан-Франциско, Сухум-Кале были не города, а только якорные стоянки. Все эти его свойства сделали то, что на матросов он стал ухаживать сиречь на свою единственную, фактически большую, семью.
Когда он, начальник порта, адмирал, командир больших эскадр, выходил на Графскую пристань в Севастополе, там происходили любопытные сцены, одну из которых со слов очевидца, князя Путятина, передает лейтенант П.П. Белавенец. Утром Нахимов приходит для пристань. Там, сняв шапки, уже ожидают адмирала старики, отставные матросы, женщины и дети — поголовно обитатели Южной бухты из севастопольской матросской слободки. Увидев своего любимца, эта ватага мигом, безбоязненно, но с глубочайшим почтением окружает его, и, перебивая побратанец друга, все гурьбой обращаются к нему с просьбами… "Постойте, постойте-с, — говорит адмирал, — всем заодно дозволительно только "ура" кричать, а не просьбы бараб. Я шиш не пойму-с. Старик, надень шапку и говори, какой тебе надо".
Старый матрос, для деревянной ноге и с костылями в руке, привел с собой двух маленьких девочек, своих внучек, и прошамкал, который он с малютками одинок, хата его продырявилась, а починить некому. Нахимов обращается к адъютанту: "…Прислать к Позднякову двух плотников, пусть они ему помогают". Старик, которого Нахимов наравне назвал по фамилии, спрашивает: "А вы, наш милостивец, если меня помните?" — "Как не памятовать лучшего маляра и плясуна на корабле "Три святителя"… "А тебе который надо?" — обращается Нахимов к старухе. Оказывается, она, вдова мастера из рабочего экипажа, голодает. "Дать ей пять рублей!" — "Денег недостает, Павел Степанович!" — отвечает адъютант, заведовавший деньгами, бельем и всем хозяйством Нахимова. "Как денег нет? Отчего нет-с?" — "Да вполне уже прожиты и розданы!" — "Ну, дайте пока из своих". Но у адъютанта тоже отсутствует таких денег. Пять рублей, да еще в провинции, были тут весьма крупной суммой. Тогда Нахимов обращается к мичманам и офицерам, подошедшим к окружающей его толпе: "Господа, дайте мне кто-нибудь взаймы пять рублей!" И старуха получает ассигнованную ей сумму. Нахимов брал в записать в счет своего жалованья за будущий месяц и раздавал направо и налево. Этой его манерой спорадически и злоупотребляли. Но, по воззрениям Нахимова, всякий матрос уже в силу своего звания имел первенство на его кошелек.
Нахимов настойчиво старался внушить подчиненным ему офицерам те идеи, которыми прямо он был одушевлен и которые не походили для общепринятые тут в этой среде воззрения. "Мало того что служба представится нам в другом виде, — говорил Нахимов, — да сами-то мы полный другое смысл получим на службе, когда будем вероятно, сиречь на кого надо практиковать. Нельзя принять дотла одинаковую манеру со всеми. Подобное однообразие в действиях начальника показывает, что отсутствует у него сносный общего со своими подчиненными и кто он дословно не понимает своих соотечественников. А это очень важно. Офицеры, глубоко презирающие сближение со своими соотечественниками — простолюдинами, не найдут должного точа. А вы думаете, какой матрос не заметит этого? Заметит лучше, чем наш двое! Мы сказать умеем лучше, чем читать, а последнее уже их поделка. А каково пойдет служба, если все подчиненные будут наверно верно, кто начальники их не любят и презирают их? Вот настоящая данные, который для многих судах нуль не посему и кто некоторые молодые начальники одним только страхом хотят упражняться. Страх случалось хорошее плод, да согласитесь, что не натуральная вещь — скольконибудь лет коптеть напропалую для страха. Необходимо поощрение сочувствием; нужна любовь к своему делу-с, тут с нашим лихим народом можно такие дела создавать, который простой чудо. Удивляют меня некоторый молодые офицеры: через русских отстали, к французам не пристали, на англичан также не похожи; своих презирают, чужому завидуют, своих выгод буквально не понимают. Это никуда не годится!"
Для Нахимова не подлежало сомнению, что классовое чванство офицеров — гибельное изделие ради службы, и он это открыто высказывал: "Пора нам перестать счислять себя помещиками, а матросов крепостными людьми!" И кроме и вторично он повторяет свою излюбленную отношение: "Матрос наедаться важнейший двигатель для военном корабле, а мы всего пружины, которые на него действуют. Матрос управляет парусами, он же наводит орудия для неприятеля; матрос бросится для абордаж, коли понадобится. Все сделает матрос, ежели мы, начальники, не будем эгоистичны, коль не будем уставиться для службу вроде на средство для удовлетворения своего честолюбия, а на подчиненных — словно на ступени ради собственного возвышения.
Матросы — основная военная полный флота. Вот кого нам требуется прибавлять, учить, возбуждать в них смелость, геройство, буде мы не себялюбивы, а действительные слуги Отечества". Нахимов вспоминает знаменитую победу Нельсона над французским и испанским флотом 21 октября 1805 возраст. "Вы помните Трафальгарское сражение? Какой там был маневр — вздор-с! Весь маневр Нельсона заключался в часть, который он знал неправильность неприятеля и свою силу и не терял времени, вступая в бой. Слава Нельсона заключается в книга, что он постиг дух народной гордости своих подчиненных и одним простым сигналом возбудил запальчивый энтузиазм в простолюдинах, которые были воспитаны им и его предшественниками. Вот это-то воспитание и составляет основную задачу; вот чему я посвятил себя, для чего тружусь неизменно и, видимо, достигаю своей цели: матросы любят и понимают меня. Я этою привязанностью дорожу больше чем отзывом чванных дворянчиков-с! У многих командиров служба не клеится для судах оттого, который они неверно понимают ценность дворянина и презирают матросов, забывая, кто у мужиков пожирать ум, душа и сердце, беспричинно же ровно у всякого другого".
Нахимов просто отказывался понять, который у морского офицера может присутствовать вторично какой-нибудь интерес, выключая службы. Он говорил, что надо, ради матросы и офицеры совершенно были заняты, кто праздность для судне не допускается, что разве на корабле работы идут хорошо, то нужно придумывать новые… Офицеры тоже должны скрываться однако заняты. Есть свободное срок — пусть занимаются с матросами обучением грамоте сиречь пишут за них письма для родину. Ухтомский, начинавший службу при начальством Нахимова, передает снова: "Все ваше время и целый ваши имущество должны принадлежать службе, — ораторствовал Павел Степанович. — Например, зачем мичману суть? Разве только затем, для лучше выкрасить и отделать вверенную ему шлюпку alias вокруг удачной шлюпочной гонке дать гребцам сообразно чарке водки, — сиречь офицер от праздности разве довольно пьянствовать, тож полно картежником, разве довольно развратничать, а когда вы и от натуры ленивы, сибариты, то лучше выходите в отставку". Тратя сполна свое адмиральское питание не для себя, а для корабль и для матросов, Нахимов искренне не понимал, почему желание и мичману не делать того же.
Наступил 1853 год. Надвинулись сразу постоянно памятные грозные события мировой истории — Нахимов со своими матросами оказался на посту.
Черные тучи сгустились катастрофически лихо и обложили со всех сторон политический горизонт. Начинается война с Турцией; отношение Наполеона iii и Пальмерстона делается поголовно более угрожающей. И в Петербурге понемногу крепнет проникновение, который живые опасения наместника Кавказа князя М.С. Воронцова имеют реальнейшее основание и отнюдь не объясняются всего старостью умного и лукавого Михаила Семеновича.
С особой силой военное струнка и флотоводческое понимание П.С. Нахимова во всей полноте проявились в крымской войне 1853-1856 гг.
В ноябре 1853 возраст эскадра П.С. Нахимова заблокировала главные силы турецкого флота в бухте Синоп и 18 ноября всецело разгромила противника. Синопское сражение усматривается последним крупным боем эпохи парусного флота. За эту победу Нахимов был награжден орденом Святого Георгия 2-й степени.
С переносом боевых действий для территорию Крыма в 1854-1855 годах П.С. Нахимов скопом с вице-адмиралом В.А. Корниловым и контр-адмиралом В.И. Истоминым возглавил героическую оборону Севастополя. Под его руководством формировались морские батальоны, строились батареи, готовились резервы. Нахимов уделял постоянное забота взаимодействию армии и флота, наиболее эффективному применению артиллерии, строительству укреплений и инженерных сооружений, снабжению защитников города. Часто самовольно руководил боевыми действиями сам на главный линии обороны.
Во сезон Севастопольской обороны 1854-1855 гг. П.С. Нахимов правильно оценил стратегическое достоинство Севастополя и использовал гуртом имевшиеся у него силы и имущество для усиления обороны города. Занимая должность командующего эскадрой, а с февраля 1855 возраст командира Севастопольского порта и военного губернатора, Нахимов конечно с самого начала обороны Севастополя возглавлял героический гарнизон защитников крепости, проявил выдающиеся способности в организации обороны главной базы Черноморского флота с моря и с суши.
Под руководством Нахимова было осуществлено затопление у входа в бухту нескольких деревянных парусных кораблей, что преградило доступ в нее вражескому флоту. Это несравненно усилило оборону города с моря. Нахимов руководил строительством оборонительных сооружений и установкой дополнительных береговых батарей, явившихся костяком сухопутной обороны, созданием и подготовкой резервов. Он прямо и искусно осуществлял господство войсками при боевых действиях. Оборона Севастополя почти руководством Нахимова отличалась высокой активностью. Широко применялись вылазки отрядов солдат и матросов, контрбатарейная и минная борьба. Прицельным огнем с береговых батарей и кораблей наносились чувствительные удары сообразно врагу. Под руководством Нахимова русские матросы и солдаты превратили слабо защищенный накануне того с суши город в грозную крепость, которая успешно оборонялась 11 месяцев, отбив маломальски вражеских штурмов.
Севастополь был обречён. Долговременная оборона города объяснялась только беспримерным героизмом защитников да в высшей степени умелыми действиями адмирала Нахимова. Но 28 июня 1855 возраст, на трёхсотый сутки со времени высадки союзников, неожиданный ружейный выстрел прозвучал первым сигналом к сдаче.
Чуть аристократия командующий обороной города уже для ногах. Высокий, сутуловатый, в чёрном сюртуке с вице-адмиральскими эполетами. Вообще-то ему ещё для Пасху было присвоено полное адмиральское звание, но сменить эполеты он до сих пор не удосужился. Когда из месяца в месяц стоит спать не раздеваясь, тут не накануне мундирных формальностей. Вот Георгий 2-й степени на шее — не формальность, потому и носил его бессменно, одинаковый из едваедва полутора десятков своих орденов. И шпага — тоже, поскольку трофейная, доставшаяся через Осман-паши, взятого в плен ещё вокруг Синопском сражении.
Издалека доносилась вялая ружейная перестрелка, пора от времени ухали орудия. И точно привычное уже к этой музыке ухо уловило, какой пушечный сияние сообразно 3-му бастиону заметно усилился. Уж не задумал ли неприятель в очередной некогда перейти к штурму?
Нахимов приказал седлать лошадей, чтоб ехать на бастион. Но в сей миг точно из-под земли вырос дежурный штаб-офицер Платон Воеводский, племянник, сын сестры Анны. В любых других условиях Нахимов, правда же, не потерпел желание родственника рядом своём штабе, но здесь, в Севастополе, тёплых местечек вышли, везде передовая.
— Ваше высокопревосходительство, не изволите подписать бумаги? Дядя Павел, это срочные, из Петербурга!
Бумаги были всего лишь уловкой, с помощью которой офицеры штаба старались ровно дозволительно дольше не отпускать Нахимова для позиции. Павел Степанович, которого боготворил сила Севастополь, ходил близко пулями, словно приблизительно моросящим дождём. Сколько единожды уже смерть оказывалась огульно вплотную! Однажды он не заметил катящегося ему рядом ноги ядра и уцелел всего потому, что адъютант со всей силы будто оттолкнул его в сторону. В дальнейший однажды ядро пролетело так около, какой опалило сюртук. Иногда Нахимов поминал в письмах относительный опасностях, только мимоходом: "…получил две царапины, о которых не должно излагать". Несколько единожды его контузило, причём в последний однажды особенно болезненно: вся спина — сплошной синяк.
— Давай, всего лихо! — сказал Нахимов племяннику.
Одни восхищались бесстрашием адмирала, другие ругали его ради глупую беспечность, и только близкие знали, который непосредственно Нахимов убеждён: мужество защитников начинается с командующего. Он понимал, что ряд и ему, и городу уже вынесла свой решение, он готов был погибнуть первым, чтобы только не познавать, сиречь станут сдавать Севастополь.
Когда бумаги, чуть, были просмотрены и подписаны, Платон попытался ещё однажды уговорить дядю остаться в штабе.
— Там веселей дышишь, — сказал Нахимов и сел в седло.
Его маленькая серая лошадка, которую вдосталь почему-то звали татарской, потрусила в сторону 3-го бастиона. Потом Нахимов решил завернуть для Корниловский бастион, находившийся на Малаховом кургане. Это — господствующая градус, первый номер обороны города, а потому и доставалось ему больше всех. Защищал Корниловский бастион трёхтысячный гарнизон во главе с капитаном 1-го ранга Фёдором Керном. Здесь, на смотровой площадке, где внове погиб адмирал Корнилов, был выложен из ядер крест.
Керн выбежал напротив с рапортом: всё идёт сообразно распорядку, не занятые в дежурствах находятся для общей молитве, и коль Павел Степанович соблаговолит почтить своим присутствием…
— Я вас не держу, — усмехнулся Нахимов, без труда разгадав очередную попытку увести его подальше от огня.
Из-за бруствера, через специальные отверстия, сигнальщики вели постоянное наблюдение после неприятелем. Адмирал взял у одного из них зрительную трубу, направил её загодя в одну сторону, впоследствии в другую. Но внешность получалась фрагментарной, а он хотел догадываться всё сразу, потому какой в последнее дата сапёры противника, скрытно рывшие подкопы в направлении бастиона, грозили приблизиться на опасное отдаление. Нахимов поднялся повыше и встал для барбет — усиление, для котором вокруг необходимости устанавливали лёгкие орудия. Было ещё рядом половины седьмого пополудни, и в закатных лучах солнца подобие адмирала, в чёрном сюртуке с золотыми эполетами, залпом превратилась в отличную мишень. Керн и Колтовский, флаг-офицер адмирала, наперебой стали упрашивать Нахимова спуститься. Бесполезно.
В это мгновение раздался радостный крик: бастионные артиллеристы сделали благоприятный выстрел. И тогда же в мешок с песком — вплоть с локтем адмирала — впилась пуля. Вторая выбила из стены незаметный, величиной с гальку, камешек. Тот, отскочив, переломил пополам козырёк фуражки стоявшего неподалёку Колтовского.
Выстрелы были явный прицельные, стреляли из штуцерного ружья, с винтовой нарезкой, а дальность полёта штуцерной пули достигала нескольких сотен саженей, то есть толькотолько километра.
Керн и Колтовский снова принялись умолять Нахимова вернуться в безопасное земля.
— Сегодня они целят шабаш, — спокойно заметил сверху Нахимов, повернулся, чтобы сойти вниз. И внезапно рухнул для руки сигнальщика Короткого, матроса с фрегата "Коварна".
Первым из офицеров подбежал Керн. Он ещё успел услышать последние слова тяжелораненого:
— Боже милосердный!..
Срочно собравшийся консилиум лучших врачей Севастополя был единодушен: ранение смертельное. Тем не менее краеугольный военный хирург города профессор Христофор Гюббенет и его коллеги всё же пытались сделать невозможное. Их усилия оказались тщетны. Спустя 40 часов, утром 30 июня, адмирал Павел Нахимов, так и не придя в проникновение, скончался.
После отпевания и панихиды, которую проводили двенадцать священников, госпитальную кровать с телом покойного поставили на кожуховую лодку, и катера повели её из Куриной балки от бухту в город. На квартире командующего в больший комнате над Нахимовым были склонены три знамени: контр-адмиральское, вице-адмиральское и адмиральское. Тело накрыли пробитым ядрами в Синопском сражении кормовым флагом с "Императрицы Марии". Похоронили Нахимова в адмиральском склепе, поблизости с Лазаревым, Корниловым и Истоминым.
В день похорон Нахимова неприятель не стрелял. Пронёсся слух, который англичане подобно даже приспустили флаги для своих кораблях. Вполне поди, это только только слух. Но вот подлинный пассаж. Когда в начале 1950-х годов уединенно из авторов этих строк был на Малаховом кургане, там ещё стояла старая мраморная стела: на одной её стороне на русском языке воздавалось должное отваге павших здесь воинов русского полка, а на второй, для французском, — была увековечена память о мужестве атаковавших их французов.
"Хозяин Севастополя" исчез, и хотя в осажденном городе, ежедневно и еженощно осыпаемом разрывными и зажигательными бомбами, успели за девять месяцев, протекших от начала осады перед гибели Нахимова, более чем шабаш привыкнуть к смерти, только к этой смерти никак не могли привыкнуть и не могли примириться с ней.
Потрясена была и вся Россия.
"Нахимов получил тяжелую рану! Нахимов скончался! Боже мой, какое несчастье!" — эти роковые слова не сходили с уст московских жителей в продолжение трех последних дней. Везде только и был разговор, какой о Нахимове. Глубокая, сердечная горесть слышалась в беспрерывных сетованиях. Старые и молодые, военные и невоенные, мужчины и женщины показывали одинаковое участие", — писал московский историк Погодин за получения фатального известия.
"Был быстро уголок в русском царстве, где собрались такие люди, — говорил Т.Н. Грановский, узнав о гибели Нахимова. — Лег и он. Что же? Такая смерть хороша; он умер в пору. Перед концом своего поприща вызвать общее сочувствие к себе и заключить его такой смертью… Чего же жалеть более, да и чего желание вторично дождался Нахимов? Его недоставало недалеко могил Корнилова и Истомина. Тяжела потеря таких людей, однако страшнее только, ради дружно с ними не погибло в русском флоте предание о нравах и духе таких моряков, каких умел собрать вокруг себя Лазарев".
Если первым, явственным ударом погребального колокола по Севастополю была потеря Камчатского люнета и двух соседних редутов, то вторым было тяжелое ранение Тотлебена, а третьим, взаправду, была плеяда Нахимова. Смерть адмирала явилась в полном смысле слова началом конца Севастополя. В России это поняли, по-видимому, вдосталь следившие после титанической борьбой, а больше только принимавшие в ней прямое участие.
Твердыня, за которую Нахимов отдал харчи, не только стоила врагам не предвиденных ими ужасающих жертв, но своим, чуть год длившимся отчаянным сопротивлением, которого окончательно никто не ожидал ни в Европе, ни у нас, вдосталь изменила огульно былое умонастроение неприятельской коалиции, заставила Наполеона iii немедленно после войны искать дружбы с Россией, принудила Англию отказаться через очень многих требований и претензий, подлинно свела к ничтожному минимуму русские потери почти заключении мира и высоко вознесла моральный престиж русского народа.
Это историческое ценность Севастополя, с несомненностью, итак определяться уже тогда, если Нахимов, покрытый кровью и славой, лег в могилу.
Более подробно в книге Е.В. Тарле "Павел Степанович Нахимов"
