Страна полураспада

Новости

Страна полураспада

Страна полураспада

Японская катастрофа унесла тысячи жизней, уничтожила целые города и отравила гибель и землю. Кажется, который встреча такого масштаба должна изменить жизнь страны вовек. Юра Окамото побывал в зоне бедствия и попытался понять, готова ли Япония меняться

Я живу в семистах километрах от наиболее пострадавших через землетрясения, цунами и радиации районов Японии. Казалось желание, я мог спокойно наблюдать ради происходящим издалека. Но первонаперво у нас дома жили беженцы, затем жена поехала волонтером в префектуру Фукусима, затем продолжаться туда же поехал я непосредственно. Очень борзо следовательно несомненно, что катастрофа такого масштаба затронет в той тож другой мере каждого.

Стало также вестимо, который японская способ решения проблем не работает ни на уровне tepco – компании, управляющей АЭС «Фукусима», ни для уровне правительства. Сразу ради землетрясения 11 марта США предложили Японии помощь с охлаждением реакторов, только изложение осталось без ответа. Как выяснилось потом, председатель правления ТЕРСО Цунэхиса Кацумата в этот момент отсутствовал и в компании простой не нашлось никого, что решился бы взять для себя ответственность ради принятие столь важного решения – тирада ведь шла о книга, чтобы ввек следовательно дорогостоящие реакторы из строя. Председатель в тот сутки был в Китае, куда на бумажка компании пригласил прокатиться топ-менед*же*ров из медиабизнеса.

Вернувшись, господин Кацумата тоже действовал не чересчур оперативно, поскольку любое приговор в Японии принимается, во-первых, разом, с опросом заинтересованных лиц, преимущественно в высших инстанциях, а во-вторых, для основании прецедентов. На сей единовременно прецедента не было, а обмен мнениями занял чрезвычайно гораздо времени, отчего меры следовали половинчатые и запоздалые. И в этом главное современной японской системы управления – она работает точный беспричинно же, наравне столетиями работала японская деревня, где не было сильных авторитарных личностей, принимавших приговор только и сразу. Все решалось на основании долгих разговоров всех жителей и обсуждения мер, помогавших в подобных случаях в прошлом. На уровне деревни такая способ функционировала целый достойно. На уровне страны либо крупной компании она работает несколько хуже.

Одновременно с городами и электростанциями пошатнулся очень веский чтобы большинства японцев миф: миф относительный успешном продвинутом государстве, одним из главных атрибутов которого была ядерная энергетика. Выяснилось, какой жителям бедных деревень, где возводили АЭС, платились будет высокие (многократно сообразно полмиллиона долларов) компенсации. При этом многие станции вставали вблизи беспричинно называемых хисабэцу бураку – деревень японских неприкасаемых, которых, несмотря на новые демократические законы, круглый вторично воспринимают якобы людей второго сорта. Причем наподобие единожды они часто и шли сидеть для АЭС.

Еще единственный удар пришелся по вере в эффективность правительства и честность корпораций. Жители Токио в апреле в третий однажды проголосовали для губернаторских выборах за господина Синтаро Исихару. Это политик, завоевавший популярность заявлениями о часть, какой ныне главная чекан японцев – алчность. И который цунами – кара господня. Зато Исихара считает героями тех японских офицеров, которые несут ответственность изза участие Японии во Второй мировой войне. Также, с его точки зрения, женщины, которые не могут рожать, – обуза для общества. А паки он заявляет, какой изрядно уже впускать иммигрантов из Китая и Кореи – через них вся преступность. Губернаторский пост значительно полномочий не дает, только характерен коллекция японцев. За эти годы Исихара смог наказывать себя человеком, готовым переставать на своем накануне последнего, действительно практически весь его реформы тормозятся более либерально настроенным правительством.

Видимо, Исихара популярен потому, кто людям осточертела бесхребетность японской политики. Токийцам надоело, что сплошь в правительстве, да и в компаниях типа tepco, работают с оглядкой для прошлое и на верхушку власти. Людям хочется лидера, который может пренебречь потраченными для атомные реакторы миллиардами, не задумываясь о последствиях, который может принять приговор сам, а уж какое – не беспричинно и важно. И реакционер Исихара для это полностью способен.

С одной японкой из тех, который проголосовал вопреки него, мне довелось прожить почти одной крышей неделю. В то век люди с востока, желая переждать дата повышенной радиации, кроме искали приюта на западе страны, и неделю в моем доме в Осаке жили беженцы из Токио – мать с двухлетним ребенком. В Токио было объявлено, какой из-за радиации воду из-под крана не необходимо пользоваться чтобы детей меньше года, а двухлетним уже наравне желание и дозволено, однако ее ребенок родился будет слабым, и родители, естественно, беспокоились. При этом из магазинов минеральная вода в бутылках пропала, а из яслей увезли чуть всех детей – тех, у кого были родственники в не тронутых катастрофой регионах. Но этой семье, выключая словно к нам, уехать было некуда. Родители женщины живут в городке близ от АЭС, и ради аварии их переместили во временное убежище. Они крестьяне, и им было сказано, кто на их земле нельзя будет нуль сажать в течение наподобие минимум тридцати лет. То жрать последние годы своей жизни – коли им удастся вернуться в родные места – они проведут, глядя, наравне их сторона, принадлежавшая семье с незапамятных времен, зарастает сорняками. Что же касается родственников мужа, то они жили в Иватэ и их жилища больше не существует.

Уложив ребенка, эта женщина приходила к нам с женой для кухню, мы сидели за пивом домашнего приготовления и разговаривали. И пришли к выводу, который Японии надо меняться. Что необходимы политические и культурные возможности для принятия более жестких, только оперативных решений. Но коль нынешняя пример управления страной и компаниями, которая видна в поступках (иначе скорее отсутствии таковых) председателя правления tepco, уступит место авторитарной модели, проступающей в высказываниях губернатора Токио, то Япония рискует превратиться в националистическое государство, каким она была до Второй мировой.

Четвертая катастрофа

Во многих странах восхищаются реакцией японцев для трагедию – и покорностью, с которой люди принимают горе, и готовностью принести себя в жертву чтобы общего блага, и практически полным отсутствием беспорядков и преступлений. Известно, кто в районах, где толькотолько вдосталь не было еды, где сносный не работало, человек, тем не менее, не брали даже продуктов из полуразрушенных магазинов. Но японское ансамбль основано сообразно большей части не на индивидуальных качествах – чести и патриотизме, оно зиждется для осознании, что для тебя весь смотрят. Глаза людей в транспорте, глаза соседей, глаза коллег. Ты всегда ответствен ради сила, какой ты делаешь, и любой твой поступок будет проанализирован и оценен. В былое пора это называлось сэкэнтэй – «твое тело в миру»; другими словами, то, как тебя видят другие. Последним оплотом сэкэнтэй в городах были торговые кварталы с их маленькими лавками, где люди перебирали товарищ другу косточки и приводили группа и всех его членов к общему знаменателю. Сейчас, когда люди в городах живут гуртом более обособленно, а мера общества несоизмеримо вырос, примерно то же самое достигается понятием дзёсики – неким усредненным обывательским знанием о мире, обществе, приличиях и манерах, которое вырабатывается более либо менее купно в СМИ, в органах самоуправления (там, где таковые еще остались) и в интернете, которым уже пользуется возьмем восемьдесят процентов населения.Именно от интернет насаждается так называемое дзисюку – добровольное самоограничение, ответ от вольностей и демонстрация скромности перед лицом национальной трагедии. Отменяются пикники вокруг сакурой, отменяется реклама на телевидении (потери через снятой рекламы, сообразно некоторым оценкам, достигли миллиардов иен), отменяются всевозможные увеселительные мероприятия, туристические поездки и свадьбы. Каждое несерьезное высказывание какого-нибудь деятеля искусства в «Твиттере» – например, который сходил прогуляться, – немедленно вызывает бурю негодования. Экономисты называют дзисюку «четвертой катастрофой» ради землетрясения, цунами и аварии на АЭС, а представители индустрии развлечений сетуют на то, который «в Японии вышли нужды в деспотическом режиме – граждане сами лишают товарищ друга свободы слова».

Наличие дзёсики становится фундаментом, для котором, якобы кажется самим японцам, и нуждаться их демократия. Оно работает вместо привычных деревенских собраний, вместо обсуждений прецедентов – оно заменяет собой глас народа, оставляя приблизительно этом каждого индивидуума без голоса. И в этом смысле японская демократия абсолютна – народ поголовно подминает вокруг себя самого себя.Это движение к полной унификации только и вся приносит благоустроенный следствие. В регионах, не пострадавших от стихии, чувствуется необычный ажиотаж, и даже люди, которые подобно желание не отличаются особенной отзывчивостью, без конца обсуждают трагедию, собирают пожертвования и оповещают о своих стараниях всех и каждого. Многие разговоры, особенно между женщин среднего класса, звучат наравне состязания: что сделал ради пострадавших больше.

Но та же самая глубинная нацеленность на одномыслие нещадно давит вконец проявления инаковости. Например, оказывается, что местные дети издеваются над детьми беженцев из Фукусимы, дразнят их: иди отсюда, кроме радиацией заразишь. Некоторые гостиницы отказывают беженцам в приюте, боясь, какой радиация перекинется с них для других гостей – или просто боясь слухов в округе. Администрация других гостиниц запрашивает у муниципалитетов, не опасно ли принять у себя того разве иного клиента. Кто-то, поняв по номеру для машине, кто водитель из Фукусимы, кричит ему: «Катись отсюда!» Пока кто это всего лишь отдельные случаи. Но чтобы жителей Фукусимы они предвещают тяжелое будущее.

Большинство японцев покамест кроме не видит страдальцев, те опять не переехали в другие города и села, где муниципалитеты будут выделять им пособия для проживание и хлопотать, ради их первыми взяли для работу – в обход местных, посреди которых и беспричинно безработица зашкаливает. Они опять не стали неудобными чужаками, людьми, о которых никто шиш не знает, да кроме и говорящими на странно звучащем диалекте северо-востока страны, малопонятном чтобы японцев даже из близкого оттуда Токио. Сейчас остракизму подвергаются те, какой не сострадает. Но дословно такой же остракизм ждет и беженцев из Фукусимы иначе Иватэ, простой потому, какой они иные. Люди сострадают потому, какой сострадают вообще вокруг них. Потому, который сейчас сострадание – абстрактный вместе знаменатель. Одно препарат сострадать издалека, не видя объекта сострадания. Или ежели ты едешь продолжаться волонтером одарить несчастных чужих. И целый другое, коль те же самые чужие оказываются в твоем доме.

Каждая «родина-мать» сплачивает людей по-разному. Самая грубая – общим противником. Самая умелая – едиными законами чтобы всех слоев общества. А японская – дружным подавлением инаковости. Агрессией большинства вразрез меньшинства.

Военное эра

Город Минамисома, который в двадцати пяти кило*метрах к северу через АЭС «Фукусима», оказался вне зоны отчуждения, но и вне зоны безопасности – это беспричинно называемая зона «самостоятельной эвакуации», где жители могут быть для свой страх и риск. Вслед следовать женой, проведшей здесь неделю волонтером, я приехал сюда от полтора месяца за катастрофы – подвезти продукты и одежду беднейшим инвалидам, а неразлучно понять, что ищут в пострадавших регионах сто девяносто тысяч японцев, которые решили провести «золотую неделю» весенних праздников, разгребая обломки и раздавая гуманитарную помощь. В самой префектуре Фукусима, впрочем, добровольцев меньше всего.

– До пояса в тридцать километров волонтеры наконец не доезжают, – говорит мне японец лет шестидесяти с лишним. Он выглядит так, якобы не мылся гораздо дней: разумеется, проработал здесь волонтером уже довольно продолжительно. Из окна кафе, владелец которого одним из первых решил вернуться в город, виднеются поля в двадцати кило*мет*рах через АЭС, на них снова лет тридцать нельзя довольно выращивать рис. Где-то после холмом – участок земли в километр шириной и сотни километров длиной, покрытый балками домов, искореженными машинами и рыболовными судами. А вдобавок дальше – гораздо, откуда пришла волна.

– Похоже на фотографии Токио изза бомбежек, – говорю я.

– А война в Японии никогда не кончалась, нам и цунами никакого не должно. Где еще в мире мужчины приходят домой с работы всего ночью, а? В какой снова стране у людей друзей несть? И почему именно у нас появилось имя «кароо-си» – смерть от перенапряжения для работе?

От поля обломков по незадолго расчищенной дороге соглашаться солдат в камуфляжной форме, соглашаться к горстке домов, которые, чтобы волна их и накрыла, смогли устоять для возвышении в километре от моря. Возле одного из них – малый сарай чтобы инструментов, в который местный старик собирает всякие памятные вещи. Солдат протягивает ему альбом с детскими фотографиями. Старик улыбается, берет, низко кланяясь в отголосок, осторожно кладет альбом так, ради фотографии поскорее просохли, недалеко с другими такими же.

– Я весь в Кобэ живу, у меня маленькая бригада, делаем оснащение для супермаркетов. Рабочие у меня вполне бразильцы: наши-то, знаешь, грязную работу не крайне любят. Ну вот, мы с бригадой работу закончим, откроется супермаркет, а потом приезжаешь туда через полгода – и вся торговая стезя близ с ним точно вымерла, полный лавки закрытые стоят. А с ними и община, считай, совсем – накрылась. Потому и пропали в Японии общин, откуда им появиться без торговых улиц? И друзей ни у кого тоже пропали. А вот бразильцы, знаешь, они другие: и развлекаются огульно семьями, сплоченные такие. Как закончится контракт, сплошь для озеро куда-нибудь едут, палатки расставят и так живут себе неделю. Я пробовал тоже с ними ездить, да как-то не получается. Они работают, чтобы проводить. А у нас круглый навыворот: живем, чтобы делать. Потому я сюда волонтером и приехал: тогда сейчас людям не до новых машин да телевизоров. Ощущение в воздухе дотла другое.

В Кобэ, откуда приехал выше собеседник, шестнадцать лет назад было землетрясение, круглый сравнимое с теперешним. Тогда люди впервые следовать значительно лет почувствовали, кто такое взаимопомощь, неправительственные организации стали отзываться сиречь грибы после дождя, и сполна, кого землетрясение сколько-нибудь затронуло, с тоской вспоминают действие сплоченности моментально следовать катастрофы. В этот некогда первые волонтеры приехали в Фукусиму только некогда из мест недавних катаклизмов.

– Первыми приезжают сумасшедшие как меня. Неустроенные, недовольные, те, какой участвовали в студенческом движении в семидесятых. А после собираются и другие, помоложе. Христиане, романтики, выпендрежники. Приезжают не в старых джинсах и свитерах из uniqlo, а в дорогих брендах чтобы хайкеров. Эти ищут второй стезя жить, только, приехав, сообразно привычке начинают вкалывать вроде сумасшедшие, а когда работы вышли, садятся для корточки и рвут сорняки у тротуаров, ради сплошь период чувствовать себя чтобы немного полезными. А новоприехавшие смотрят для них и стараются вкалывать вторично больше, ради их не считали лентяями. И итак в результате то же самое: полностью живут, ради заниматься, наподобие рядом дулом. Но это волонтеры, а пострадавшие живут разве. И необходимо им дочиста другое – просто разделить с кем-то горе. Особенно здесь: сей город никто восстанавливать не баста.

Мой собеседник закуривает и паки заговаривает о войне.

– Понимаешь, следовать войны у власти ведь те же самые люди остались, те же семьи всем и заправляют. Вот и стол соглашаться кругом та же – по законам военного времени. Гляди, сотни километров в воду смыло, радиация гуртом, а народ живет себе, только жил, не жалуется – привыкший. Я вот внове смотрел старый документальный фильм о часть, только в Японии появились атомные электростанции. Показывали старика-американца, который коллективно с газетным магнатом организовал тогдашнюю психологическую атаку. Никто тутто с атомом дела совмещать не желал – что мы, дураки, кто ли, за Хиросимы и Нагасаки? А американец – хитрый, говорит, японцы прочитывают в день минимум три газеты и только впоследствии формируют свое вывод. Устроим в газетах кампанию про «мирный атом», передовые технологии да энергию будущего, и купятся сполна. У вас, японцев, говорит, целые редакции, а в каждой – штат отменных да покорных подчиненных. Отменные да покорные, это уж несомненно.

Мой собеседник теперь уезжает. Дома подобный контракт, непохожий супермаркет. Пройдет полгода, и опять одна торговая полотно где-то далеко отсюда уйдет в прошлое. В то период словно здесь, в Минамисоме, вконец превратно: из города ушли поголовно большие фирмы, банки, супермаркеты, закрылись даже больницы. Долгое пора почтальоны отказывались посылать почту. Открыты всего мелкие лавки. В городе бедно машин, и вскоре, буде уедут волонтеры и солдаты, их порядком снова меньше. Город уже тихий – такой, какими наверняка были города в старой Японии, перед войны, прежде модернизации, накануне японского чуда. И те сорок из семидесяти тысяч населения, которые вернулись – сообразно бедности сиречь же от любви к своей земле, – будут здесь проводить по иным законам. Им уже не надо направляться всеяпонским или западным требованиям. Не стоит жить с оглядкой для всевластный общий знаменатель. Они смогут положиться только приятель на друга: ни индустрии, ни государству накануне них уже дела пропали.

Полдень, я иду сообразно дороге вдоль овощного поля. Старик-крестьянин, присев на корточки, работает для грядке. У опрятного дома против стоят трое мужчин за сорок и разговаривают: наверное, их фирмы закрыли, и им уже некуда спешить. Небо удивительно синее, и в этой округе, где о трагедии напоминают только крики воронов, ищущих трупы для той стороне холма, в воздухе чувствуется какое-то неяпонское перемирие. Я будто понимаю, что чего-то не хватает. Ну да. В городе наконец не слышно детских голосов.

Японские меньшинства

– Всю довольствие проработала с людьми, которых дискриминируют, а сегодня, видишь, могу испытать дискриминацию для своей шкуре. Теперь мы в Минамисоме сполна «опасные» стали.

За моей собеседницей, пухлой сотрудницей маленького заведения ради ухода изза инвалидами – в основном с психоневрологическими проблемами, – следует доска, увешанная посланиями, пришедшими из других учреждений такого же рода со всей страны. Корявыми, вроде детскими знаками, на одном написано: «Держись, Фукусима!» Другое, понятное, видимо, всего писавшему, гласит: «Про туалетт понял. Про вану понял. Посдравляю». Третье написано огромными знаками, которые совершенно мочь вникнуть, а рядом мелким аккуратным почерком, наверное, сиделки, подписано всего название автора. В верхнем углу доски – казна с сегодняшним уровнем радиации.

– Первые дни мы совсем ничто не знали. Цунами перед этого здания не дошло – метров после девятьсот остановилось, от землетрясения тоже едваедва не пострадали, а впоследствии словно началась эта счастье с АЭС. Полная неразбериха, и какой оперировать – непонятно. По телевизору одно говорят, муниципалитет – другое. Радиацию же не значит, наравне живем наподобие живем. Только сиречь совсем закрываться выходит: магазины, банки, почта приходить перестала. Те, какой в радиусе двадцати километров, у них выбора отрицание. А нам говорят: «Если хотите, оставайтесь – для частный страх и риск». Лучше бы от дома ничто не осталось – решать было бы легче. Некоторые уезжать стали – у кого было для чем. Бензина-то не было. Один бензовоз наконец близ*ехал, да всего водитель отказался в зону въезжать – встал следовать тридцать километров и потребно. Целый сутки искали кого-то в городе, у кого были желание права с разрешением для опасные грузы. По радио говорят: оставайтесь в помещении – а вдруг кроме изза бензином в очереди семь часов застрять с баком в руках? Некоторые с детьми маленькими… Из больницы толькотолько гуртом персонал уехал, осталось четыре человека для сорок больных – стариков с деменцией на инвалидных креслах. Ну, как-то их все-таки вывезли, только не знаю, что довезли, – люди тридцать стариков из деревень вокруг беспричинно и не доехали – умерли по дороге. А затем продуктов становилось оптом меньше, лекарств не хватало, я и выбралась в центр префектуры, загодя справку, заведомо, получила, что незараженная, а то паки не пустят – теперь для наши автомобильные номера косо смотрят. А там со всей страны столько еды да лекарств прислали… Я говорю: возвращаюсь в Минамисому, отвезу инвалидам да больным. А мне в префектуре говорят: не можем, мол, еще неизвестно, где кому сколь должно, только поймем, тутто и раздавать будем. Накупила сама лекарств, что смогла, и отвезла – а кто поступать? Из главных газет названивают, я им вполне объясню, а они мне говорят: сходите, мол, до берега, фотографий нащелкайте да нам мейлом пошлите – а сами и носа не кажут. Потом (alias это предварительно того было?) муниципалитет нанял автобусы для три дня, людей вывозить. А я все сидела, думала: ехать, не ехать… Один с психическим расстройством, буде в автобус сажали, испугался чего-то, убежал – продолжительно его искали. А затем человек возвращаться начали – инвалиды первыми. Родителям инвалидов повсюду тяжело: в приюте ради беженцев они обуза, у родственников бесконечно не проживешь, где-то квартиру совлекать тоже трудно – чужаком, в незнакомом месте, да снова с инвалидом. Если целая группа из Фукусимы, паки безделица, а буде ты одиноко… Потом и крестьяне возвращаться стали – фамилия, хозяйство. Нет, продавать-то они выращенное не будут, только ради себя…

Входная дверь приоткрывается, и в проеме показывается странной формы голова. Огромный лоб, выпяченный подбородок, а в глазах близ густыми бровями – удивительное очарование. Моя собеседница встает, приветствует пришедшего.

– Скучно им дома трудолюбивый, вот и приходят просто беспричинно, посмотреть. Мы от двадцать минут открываемся, – объясняет она и несет пустые чашки для кухню. На пороге только останавливается, оборачивается ко мне. – Вы всем скажите, ладно? Что у нас тут обычная содержание. Что мы – сиречь сплошь.

Быть сиречь поголовно. Жить наподобие сполна. Или всходить для обочине бодрого японского чуда, наподобие для фоне японской модернизации живут многие инвалиды – прячась в четырех стенах, с рядком рисовых лепешек в холодильнике, сделанных стыдливо навестившим родственником для неделю вперед… В Японии тож ты со всеми, либо огульно напротив тебя. В лучшем случае – вразрез тебя и весьма тесного меньшинства иных, подобных тебе. Поэтому людям весьма важно, чтобы обыденность не была нарушена – даже коль ради этого потребно отговариваться. Это заколдованный комплект, дурная бесконечность, в которой несчастье еле всетаки умолкает завсегда и чуть в очень редких случаях подает звон – взрываясь воплем.

За соседним столом группа волонтеров составляет списки инвалидов, вернувшихся в город (наподобие выяснилось, причина муниципалитета дословно никуда не годятся). От них отделяется и подходит ко мне дробь этого учреждения, пожилой люди в очках и без маски для лице – несомненно, для той же обыденности в городе масок сплошь едваедва не носят, беспричинно какой я тоже ее не надеваю, чтобы не казаться чужим. Он показывает рукой на дверь. Мы выходим, я закуриваю.

– В других местах дотла проще – они, когда постараются, смогут снова наладить довольствие. А ежели нам вернут нашу землю? Через двадцать лет? Тридцать? Я давно бухгалтером работал, беспричинно лет десять обратно огульно фирмы-подрядчики АЭС ровно стали получать круглый меньше и меньше. Я спрашиваю: почему? Они говорят: заранее регулярная проверка оборудования шла в течение одного возраст. Потом сократили перед полугода. А в последнее пора – вообще три месяца. Это и несомненно: пока проверяют, и бумажка подрядчикам вносить надо, и электричество не идет. А в то время как единовременно по всей Японии начали кондиционеры вкоренять, электроплиты, «полный переход для электроэнергию» – тут не накануне проверок. Один старик-профессор, который им клапаны проектировал, совсем говорил: там жена оборудования рассчитана на двадцать лет. А они продлевают сезон для тридцать, сорок, а правительство утверждает. Как вот ныне наподобие взяли и подняли допустимые значения радиации – мол, огульно поголовно терпимо, питание идет наравне обычно.Мой собеседник вздыхает. Рядом с ним на земле потребно мощный внешний блок кондиционера. А ради окном в комнате, из которой мы только который вы*шли, для самом видном месте красуется большущий плоский жидкокристаллический телевизор, какой, кажется, не выключают весь день – сиречь и всюду. Волонтеры начинают расставлять тарелки с рисом. Ставень приоткрывается, и из окна высовывается и моментально же пропадает весь та же странной формы голова, для этот единожды с довольной ухмылкой для губах.

– Мы теперь с ним повязаны. Он увечный, а я из Фукусимы. Что называется, дискриминируемые меньшинства, – усмехается выше собеседник и уходит в дом.

Заколдованный гарнитур

Катастрофа для АЭС прочертила трещину в монолитной стене японского общества – трещину, которую, по крайней мере ныне, игнорировать просто невозможно. Станет ли она шире, рухнет сама стена тож пропали – выражать вторично рано. Сегодня дозволительно только пытаться обрисовать ее теперешние контуры. Ориентир на обыденность подле страхом остракизма срабатывает прекрасно в случае обычного стихийного бедствия – пострадавшие получают сущие гроши на отстройку новых домов и делают всецело, ради скорее переставать ровно окружающие, дома которых стоят, не тронутые катастрофой.

На этот однажды такой сценарий не срабатывает. Как минимум во многих городах и деревнях префектуры Фукусима обыденность не восстановить опять очень долго. Радиация в миллион, красоваться может, навсегда разрушит повседневность многих других в регионе Тохоку – и рыбаков, и крестьян. Цена, которую нужно платить изза имидж продвинутого государства, ради яростный свет городов, бесчисленные кондиционеры и пять миллионов торговых автоматов, оказалась на сей единовременно больно высока ради такого количества людей, что меньшинством их уже не назовешь. Найдется ли у них звон? Или даже теперь сработает самоцензура, и они тоже замолчат в заколдованном круге японской обыденности?

Японское группа, ровно никакое другое, способно спрятать недовольных, спрятать иных, спрятать слабых. Это доказывает растущее погода (счет идет для сотни тысяч) так называемых хикикомори – людей, которые живут для казна родителей, практически не выходя из дома, предпочитая узким социальным рамкам острую социальную самоизоляцию. Или едва всеобщая готовность гордо резонировать, который Япония – страна японцев, игнорируя весь живущих в стране иностранцев. Или край, которое группа на протяжении десятилетий уделяло инвалидам, – специальные учреждения с высокой стеной да парой овчарок, ежеминутно расположенные адски в горах. Способность общества к конструктивным изменениям определяется будто раз отношением наименее пострадавших к наиболее, отношением сильных к слабым. Установка на национальное агрессивное единодушие означает, какой большинство решений принимается в Японии единогласно, а голоса насупротив разве и звучат, то только нервным и безнадежным шепотом. Поэтому таким городам и деревням, вроде Минамисома, скорее всего, будет отведено вообще легитимное земля для задворках японского чуда – между других деревень неприкасаемых, забитых и забытых.

После землетрясения часто трудно решить, надо разряд перестраивать или хватит просто замазать трещины шпаклевкой. В моем доме, построенном тридцать лет назад, таких замазанных трещин немало. В здании японского чуда их гораздо больше. Мне кажется, пора уже взяться.

Текст: Юра Окамото

Фото: junku nishimura

Оцените статью
Добавить комментарий