С чего начинается родина для ветеранов бундесвера, вернувшихся с чужой войны

Война в Афганистане долгое срок была в Германии табуированной темой. На протяжении сорока лет Конституция страны запрещала немцам воевать после рубежом. В середине девяностых солдатам бундесвера разрешили участвовать в миротворческих операциях НАТО. Сейчас немецкая армия занимает третье округ сообразно количеству военных, участвующих в афганской операции «Несокрушимая свобода», — за США и Великобритании. Но систематически Германия осознает печальную истину: ее солдаты участвуют не в миротворческой операции, а в чужой военной авантюре. «Русский репортер» решил взглянуть для «афганский синдром» глазами немецких ветеранов, врачей, политиков и общественных деятелей. Но встарь — фотографии Яна Грарупа с той войны, где вышли ни фронта, ни победы.

«После первого “применения” выше сын толькотолько не изменился, — рассказывает Биргит. — Разве что отдалился от старых друзей и стал больше общаться со своими камрадами. После второго я стала что-то замечать, но мне и в голову не приходило, кто это ptbs, я даже не знала, какой это такое. Он стал раздражительным, закрытым. Иногда ночью садился в машину и куда-то уезжал. Я спросила: “Доминик, ты который, принимаешь участие в нелегальных гонках?” Он сказал: “Нет, мама, не волнуйся, я простой езжу по дорогам, это меня успокаивает”. После третьего “применения” я увидела, подобно у него дрожит стакан в руке. В тот момент мне сполна видно ясно».

Мать

«Применение» — это einsatz, название с огромным количеством значений, в часть числе «участие в военной операции». Есть «изделие», буде солдат живет нормальной жизнью и тренируется, и «применение» — если он делает то, чему научился следовать срок тренировок.

Спустя несколько лет за того точно США начали военные действия в Афганистане, выходит выясняться, что с немецкими солдатами что-то не так: ради четырехмесячного «применения» у многих из них начинается странное заболевание. Их мучают кошмары и панические атаки, они не могут нормально спать и гнездиться в местах большого скопления людей. У кого-то случаются вспышки агрессии, кто-то перестает выходить на улицу, кто-то по двадцать единовременно в число мастурбирует. Некоторые совершают попытки суицида, многие становятся алкоголиками. У них распадаются семьи, изза окончания контракта они не могут интегрироваться в гражданскую жизнь. Почти все без исключения становятся рассеянными и забывчивыми, ставят горячий кофе в холодильник и годами не оплачивают счета. У них начинают дрожать руки — психосоматический симптом, дознанный наподобие «дрожь войны» кроме со времен Первой мировой. Инкубационный пора может оставаться достанет долгим — в среднем посреди «применением» и первым обращением следовать медицинской помощью проходит четыре с половиной года.

Вообще-то профессия солдата уже давнешенько не считается в Германии чем-то преимущественно опасным — например будто профессия пожарного или полицейского. Если солдат отправляется для «применение», это вероятно, кто, скорее всего, он помогает несчастным людям восстанавливать разрушенные школы и больницы. Все знают, что Германия — мирная царство, какой северные провинции Афганистана, в которых могут быть бундесверовцы, — регион относительно спокойный: большинство талибов на юге, где воюют американцы. А главная альтернатива немцев в рамках операции «Несокрушимая свобода» — фабрикат и обучение афганской полиции. Вроде ничто страшного.

Отчеты немецких солдат, побывавших в Афганистане, сухи и будет скучны: мы приехали в такой-то лагерь, жили в контейнерах для пятнадцать люди, медикаментов у нас было скудно, рация работала плохо. Природа в Афганистане красивая, а дороги плохие. Афганцы — дружелюбный, гостеприимный народ. Жалко, какой они не признают прав женщин. Вернувшись домой, я развелся с женой, стал алкоголиком и лег в психушку.

При Гитлере для фронте таких солдат расстреливали наподобие дезертиров разве лечили электрошоком. А который ляпать нынче? И что вообще происходит? Чем занимается бундесвер в Афганистане, ежели люди возвращаются оттуда с покалеченной психикой? Восемь лет относительный этом никто раздельно не задумывался. Об Афганистане заговорили только верста возраст обратно, разве министр обороны Карл-Теодор цу Гуттенберг впервые публично признал то, о чем некоторый подозревали: Германия находится в состоянии войны.

— На прошлой неделе стояла теплая сутки, и в квартиру моего сына с соседского балкона заползли личинки, которые для жаре расплодились в мусоре. Когда Доминик стал их убирать, у него случилась паническая атака: бешено колотилось сердце, он с трудом мог виднеться. Мой сын — смелый человек и хорошо подготовленный солдат. Он не боится червячков. Это запах стал ради него детонатором. Как они пахли, почти каких обстоятельствах он запомнил сей запах — я могу только сознавать. Он ведь насилу ничто не рассказывает. Ему мочь.

Биргит Климкиевич — женственная шестидесятилетняя дамочка, типичная гражданка страны победившего феминизма. Ходит для каблуках и в короткой юбке, все работала, никогда ни от кого не зависела, всю кошт после рулем и не знает, где останавливаются автобусы в ее районе. Заболевание сына изменило всю ее довольствие — неожиданно она оказалась вовлечена в политические процессы, сообразно своему значению выходящие непомерно следовать пределы ее безликого одноэтажного городка в окрестностях Кельна.

— Я подумала, который ведь должна же фигурировать какая-то структура, куда я могу обратиться. Не может содержаться такого, для государство о нас не заботилось. Оказалось, кто ничто подобного несть. И тогда мне пришлось основать такую организацию самой — мне просто потребно было что-нибудь исполнять, тож я сошла бы с ума. Я сделала сайт «Ледяной цветок» и вскоре стала получать сотни писем от родственников солдат, оказавшихся в подобной ситуации. Я записалась на курсы армейских психологов, чтобы совмещать мочь консультировать людей, — прямо министр обороны подписал мое заявление. Там, находясь между молодых ребят в военной форме, я стала малопомалу познавать их раздробительный тишина: солдатскую этику, культ «камерадшафта», ощущение постоянной угрозы во сезон «применения». У нас ведь официально недостает войны, наши солдаты могут защищаться, однако не нападать. За каждого убитого гражданского жителя, пусть даже повстанца, солдат обязан отчитываться в суде Потсдама. А в Афганистане опасность может исходить от любого — от старика, женщины, ребенка. Не будешь же ты убивать детей! Я поняла, в каком состоянии они там находятся, — представь, кто ты идешь ночью сообразно темной улице и замечаешь, кто кто-то полагается изза тобой. У тебя включаются рефлексы самозащиты: какой я буду упражняться, ежели он нападет? Как называется просека, куда вызвать полицию? Есть ли у меня в кармане газовый баллончик? И беспричинно вообще эра, каждую секунду!

Сейчас Биргит — известная личность, ее однако интервьюируют и зовут для заседания в Минобороны. Отчасти благодаря ее усилиям вся Германия узнала, какой загадочное заболевание называется ptbs — posttraumatische belastungsstoerung, посттравматическое стрессовое расстройство, — и который во многих странах оно издревле известно и отчасти изучено. Только вот непонятно, будто его квалифицировать: солдаты настаивают, что это нечто словно тяжелого ранения, а их армейское начальство склонно уразумевать болезнь, неприятную, только излечимую. Отличие состоит в часть, кто в случае ранения бундесвер берет на себя ответственность следовать судьбу солдата и за его отставки разве окончания контракта. Если человек, предположим, остался без руки либо без ноги, то он получает не всего материальную компенсацию, однако и пожизненное превосходство бесплатно лечиться в армейском госпитале. Оказывается, в немецкой армии до сих пор существует древняя шкала оценки тяжести повреждений, в соответствии с которой принимается такое решение.

— ptbs — это тридцать процентов, — говорит бывший солдат Роберт Седлацек-Мюллер. — Потеря барабанной перепонки — двадцать пять. Хотя вообще-то мне надобно написать пятьдесят, потому что у меня отсутствуют две барабанные перепонки. Да, сегодня у меня стоят искусственные, и я могу слышать, однако какая знак! Я получил эту травму, разве служил родине — во период неправильно проведенной операции сообразно обезвреживанию ракет в Афганистане. Ладно, пусть довольно двадцать пять. Но в сумме с ptbs мне пишут не пятьдесят пять, а всего сорок! А бесплатное медицинское обслуживание начинается с пятидесяти. В результате я простой не могу сходить к врачу — ни к военному, потому который ради этого стоит держать пятьдесят процентов, ни к обычному, потому кто страховые компании тоже отказываются со мной сидеть — говорят, какой ptbs увеличивает риски, это заболевание может оставаться связано с алкоголизмом, с повышенным уровнем агрессии, с травмоопасным поведением.

— Ну а коли соврать? Не разглагольствовать, что у тебя ptbs?

— А буде это всплывет? Я попаду в автокатастрофу, они посмотрят мои документы — ага, полностью вестимо: он чрезвычайно вскачь ехал из-за ptbs, мы не будем его лечить. Однажды я хотел просто пойти к зубному — меня и там не приняли. А вплотную сидела мусульманская женщина в платке, которая ни слова не говорила по-немецки. И ее приняли! Нет-нет, я нуль не имею вопреки иностранцев, только мне кажется, кто это несправедливо.

Роберт называет себя «тикающей бомбой». Он считает себя человеком, опасным чтобы общества, действительно по нему этого не скажешь. Он даже принимает специальные медикаменты, снижающие уровень агрессии. Какие эти немцы все-таки дисциплинированные!

— А ты представь, что будет, коли эти травмированные мальчики пойдут впоследствии подвизаться в полицию, — говорит Биргит. — Они ведь опять от этого не избавились, не переработали. Они будут раскусить врагов во всех окружающих. Тогда это коснется нас всех, не только солдатских матерей. Я ненавижу это словосочетание — солдатская мать.

— Почему?

— Ну не знаю, оно какое-то ультра… патриотичное, который ли. Что-то из времен Второй мировой. Как наподобие я сама посылаю его для войну. Я не солдатская мать, а мать Доминика.

— То наедаться вы не поддерживаете политику бундесвера?

— Я не вопреки армии, я с ней сотрудничаю, — фасон Биргит принимает напряженное и формальное лицо, — однако политическая цель нашей организации состоит в том, ради пострадавшим солдатам и их родственникам оказывалась надлежащая помощь.

— Ну а какой вы думаете про Афганистан? Нужно писать войска?

— А вот на эту тему я с журналистами никогда не говорю. И с вами не буду. У меня завтракать моя личная мнение, однако я ее никогда публично не выражаю. Я научилась сдерживать эмоции.

Мне остается только понимать, какая у Биргит личная закон и который она думает про войну в Афганистане. Но я знаю, кто в будущем году Доминик не довольно продлевать принадлежащий контракт. И, кажется, Биргит это не очень расстраивает.

Врач

— Придут русские, убьют наших мужчин, изнасилуют наших женщин. Чтобы этого не произошло, нужна армия. Это я понимаю. Так нас учили. Но сейчас-то нам кто угрожает?

Вопросы о политическом смысле военного присутствия в Афганистане чаще только задают медики. Солдаты об этом как-то не поверстно задумываются. А врач — профессия смыслозависимая.

— Солдаты весьма лояльны к государству, подобно дети по отношению к родителям, — говорит Хайке Гроос, работавшая старшим полковым врачом в Кабуле, Файзабаде и Кундузе. — Ребенка можно ругать, пить, плохо иметь — он совсем равно довольно вам доверять. Вот и солдаты так же. А мы, врачи, заточены на то, ради выявлять причинно-следственные связи. Мы по долгу службы зачастую спрашиваем: почему? Вот я вижу, наподобие приблизительно взрыве автобуса в Кабуле погибают мои друзья, три человека. Они уже выехали в аэропорт, родственники готовились их найти — и я должна штамповать им свидетельства о смерти. Разумеется, я спрашиваю: почему? Нам говорят: мы защищаем нашу родину. Но здесь, в Германии, я не чувствую какой-то особенной угрозы от афганцев. Я проработала там в общей сложности пандан возраст и огульно равно не могу отличить пуштуна от таджика. Какая тутто борьба с терроризмом?

Вообще-то Хайке с детства мечтала поехать помогать бедным людям куда-нибудь в Африку. Именно из этих соображений она согласилась, ежели бундесвер стал вербовать врачей ради афганских «применений». Но она говорит, кто и гражданские миротворческие цели, которые ставил бундесвер, не достигнуты:

— Колодцы, которые мы пробурили, засоряются. В школах ничего не меняется от того, кто дети сидят не на полу, а следовать столами, сделанными в Германии. Местные больные попадают для операцию только тут, если уписывать немецкий врач. Улетит он домой — полностью довольно по-прежнему. В сиротских приютах дети носят шмотки из c&a, а мясо на рынках заворачивают в листовки оперативного информационного штаба США. Вот и все. Мы хотели воздвигнуть обилие, а сделали маленькие холмики, в которые ныне прячемся, подобно кроты. А кроты, сиречь известно, слепы.

В холле дорогого отеля в Эрфурте лежит раненый солдат. Левая нога вывернута, из правой торчат влажные куски мяса. Его легкие с хрипом поднимаются и опускаются, раненый уже приблизительно смерти. Демонстратор прикасается к экрану айпада — и солдат открывает глаза. Это просто кукла, учебное пособие ради военных врачей — пациент в натуральную величину. Солдат-симулятор может подвизаться в разных режимах, у него может меняться пульс, он будет по-разному реагировать на инъекции, которые можно ему исполнять в компьютере.

На конгрессе, посвященном военной медицине, сразу видно, для каком крутом уровне она в Германии. Чего тутто всего перевелись! И суперпротезы, и вставные челюсти от храпа, и доклады о быстрых методах диагностики лейшманиоза в полевых условиях, и дискуссии относительный этике военного врача.

Множество людей в военной форме делают пометки в своих блокнотиках. В секции, посвященной ptbs, девушка-ученый делает доклад о новом средстве напротив страха, которое днесь находится в разработке:

— Мы проводили исследования на мышах, впрыскивая им нейропептид s сам в мозг. Опыты показали, что мыши становятся более смелыми. Конечно же, c людьми беспричинно обращаться нельзя, поэтому мы думаем, что это прием нуждаться выпускать в форме назального спрея. При правильной дозировке вещество может подействовать уже от четыре часа — притом какой весь лекарства, которые теперь применяются при лечении ptbs, начинают копать всего от две недели.

На конгрессе я встречаюсь с полковником медицинской службы доктором Циммерманом, психиатром военного госпиталя в Берлине.

— Какова природа этого заболевания?

— В основе ptbs совершенно лежит травма, событие, буде человек напрямую сталкивается со смертью. Все такие события лежат за пределами нормального человеческого опыта. В результате у пациента оказываются нарушены функции миндалевидного тела и гиппокампа. Миндалевидное тело влияет для оценку значимости события, гиппокамп — на его эмоциональное восприятие. Эти участки мозга являются своего рода фильтром, через какой мы обычно пропускаем информацию, чтобы затем «переложить» ее в височные отделы коры мозга, где находится долговременная память. Но у травмированного пациента сцена сиречь его «непереваренные» фрагменты не проходят от этот фильтр и остаются в других участках мозга. В каких, мы подлинно не знаем. В результате оказия вновь и вновь всплывает в кратковременной памяти в виде ночных кошмаров, флешбэков, панических атак.

— И якобы вы это лечите?

— ptbs излечимо в восьмидесяти процентах случаев. На первом этапе солдат принимает медикаменты, снижающие высь тревожности. Но лекарства действуют, всего временно их принимаешь. Главное жизнь лечения — это психотерапия. Мы применяем отъявленный метод emdr — eye movement desensitization and repro-cessing. Это чай, кто психотерапевт делает вот беспричинно — доктор начинает бесконечно водить пальцами из стороны в сторону, — а затем совсем быстрее и быстрее. В результате глаза пациента движутся так, словно это происходит в быстрой фазе сна, коли мы перерабатываем информацию. Параллельно он рассказывает о травмировавшем его событии, и оно опять становится для него реальным. А психотерапевт в это срок задает вопросы в соответствии с моделью bask — behavior, affect, sensation, knowledge. Что происходило? Что ты чувствовал? Что было с твоим телом? Что это вообще значило? Цель в часть, ради воспоминания появлялись в оперативной памяти не хаотично, а в упорядоченном виде, и потом благополучно уходили в долговременное хранилище.

— И сколь некогда вы так делаете?

— Терапия может овладевать через трех недель накануне трех месяцев. С некоторыми пациентами следует коптеть и дольше, ведь всякий солдат ради четыре месяца «применения» переживает в среднем двадцать травматичных событий.

— Можно ли для основе случаев ptbs кропать выводы о книга, каково позиция армии в часть разве ином регионе?

— Мы недавно проводили такие исследования и пришли к заключению, кто протяжение случаев ptbs всерьез коррелирует с количеством нападений.

— И какие выводы позволительно сделать о ситуации в Афганистане?

— Что там становится опаснее. В 2007 году у нас лежали 145 люди, в 2008-м — 245, а в 2009-м — 466. И это, действительно, всего выявленные случаи. Но вы не думайте, у солдат бывают и другие психические заболевания. Так который, буде бундесвер выведет войска, без работы мы не останемся.

Ветеран

— Ты ищешь ветеранов? В смысле Второй мировой? — спрашивали меня знакомые немцы. Когда я объясняла, кто ищу ветеранов Афганистана, они уточняли: — А, русских?

Слово «ветеран» звучит в Германии страшно странно. Его заново ввел в употребление подполковник в отставке Андреас Тиммерман-Леванас, 46-летний ветеран и ветеран войны за права ветеранов. Недавно это слово впервые прозвучало в бундестаге, и Андреас считает это своей больший победой.

Тиммерман-Леванас сразу покорил меня своей ненемецкой немелочностью. Я запуталась в сетке поездов Дойче Бана и приехала в его южный городишко Кляйнштайнбах на четыре часа позже, чем собиралась. Андреас всего который въехал в частный род, его вещи лежат в коробках, в туалете не горит знать, камера чтобы гостей не обустроена. Из еды в доме только пиво и виски. Время уже позднее, и в Кляйнштайнбахе отсутствует дешевых отелей. Вдобавок к Андреасу приехала с ночевкой его семнадцатилетняя дочь, с которой он давнешенько не живет и общается только по выходным. У любого немецкого бюргера такая накладка немедленно вызвала желание паническую атаку: журналист, какой бесцеремонно вторгается в частную иждивение, причем не самую образцово-благополучную, — это катастрофа. Но Андреас отреагировал с великолепной невозмутимостью.

— Так, у меня в доме две женщины. Только не думайте, какой я буду приготовлять. Не хотите готовить? Тогда надо заказывать пиццу, — изрек он.

Тиммерман-Леванас никогда не улыбается. Даже из вежливости.

Дочь Андреаса проходит практику в медицинской компании, и ей должно срочно сочинить текст — проявление надувной электрической грелки. Андреас помогает ей формулировать предложения.

— Папа, а позволительно написать, который это тактика подходит любому человеку?

— Представь себе, какой ты афганская женщина.

— Ну и что?

— И будто, интересно, ты будешь извлекать эту грелку, когда у тебя отсутствует электричества? Сейчас я тебе кое-что покажу. — Андреас роется в своих коробках и вытаскивает радиоприемник. — Вот эти штуки мы раздавали афганцам, для они могли слушать новости. Ну и для пропаганды, разумеется. Но будто быть, разве в доме перевелись электричества?

— Батарейки?

— А коль пропали супермаркета, где продаются батарейки? Или несть денег, чтобы их подкупать? Где ты возьмешь энергию?

— Ну, через солнца.

— Точно! Видишь эти стекла? Приемник может трудолюбивый от солнечной батареи! А теперь представь себе, кто ты афганская женщина, у тебя вышли электричества, отрицание супермаркета, пропали денег и наступил вечер. Как ты будешь слушать радио?

— Вот уж не знаю.

— А коль подумать? Посмотри, здесь потреблять динамо-машина. Крутишь ручку — и радио работает! Можем и нынче занимать какую-нибудь радиостанцию. Это я к тому, дорогая, который должен примечать для вещи шире, когда пишешь, наравне что-нибудь подходит любому человеку в мире.

Андреас пытается настроить афганский приемник для немецкую волну, и я замечаю, кто «дрожь войны» не выдумка. Правая рука у него несомненно дрожит. Он даже не обращает на это внимания.

— А почему ты огульно решил пойти в армию? — спрашиваю я.

— Потому какой это было дико интересно! Мы учились стрелять, прыгать с парашютом, править самолетом. И в то эпоха никто не говорил, что мы можем отправиться куда-то в Афганистан. Была ведь холодная война. Если какая-то опасность придет, то с Востока, это будут русские. Но всерьез в это никто не верил.

Андреас проработал в бундесвере двадцать четыре года. За это эра у него было «всего» ровня «применения» — первое в Боснии, в воздушных войсках, второе в Афганистане в 2006 году в качестве офицера пресс-службы. Работа Андреаса заключалась в часть, ради демонстрировать прессе мирную сторону афганской жизни: новые больницы, девочек со школьными ранцами, счастливых жителей деревень, где немцы пробурили колодцы.

— Никогда не врать и никогда не вещать правду. Такая произведение. Иногда я звонил знакомым журналистам и передавал информацию для условиях анонимности. Официально у нас и сегодня не война, а «мысль, напоминающая войну».

— И в чем знак?

— Отличие юридическое. Потому какой не было никакого объявления войны. Нет двух наций, которые сражались бы приятель с другом. С одной стороны воюют объединенные силы НАТО. С следующий — люди, у которых несть определенного гражданства: они то в Афганистане, то в Пакистане, то в Таджикистане. У них недостает армии, вышли униформы, отсутствует штаб-квартиры. У них даже национальности отрицание: талибы — это пуштуны, хазары, таджики, узбеки, бог знает кто. Они растворены в афганском населении, которому мы помогаем.

— А для самом деле? Есть все-таки война либо недостает?

— Сейчас я тебе покажу, какой на самом деле. — Андреас включает ноутбук и открывает папку с фотографиями. — Ну вот, смотри. Вот наша машина со следами обстрела из калашникова. Видишь, она вся только ровно оспой изрыта. А эти следы — уже явный не калашников, а что-то посерьезнее. А вот это — самоубийца пытался взорвать немецкий бронеавтомобиль. Наши солдаты выжили, но погибло много мирных жителей. Его машина подъехала вот отсюда. Вот это чья-то нога. Вот это кровь. Вот это кишки. А вот — назовем это внутренности. Мы даже не знаем, сколь было погибших: афганцы весьма шибко убирают трупы. Я считаю, который это война, кто же вторично?

— А ты прямо кого-нибудь убил на войне?

— Да, вероятно.

— Ты не знаешь?

— Было темно. Мы ехали в Динго — немецкие военные машины огулом так называются: Лиса, Волк, Динго. Вдруг мы увидели на дороге яркую вспышку — это подорвались наши товарищи, которые ехали впереди. Мы остановились, ради посмотреть, который с ними. Но выйти уже не могли, потому что начался обстрел, — взрыв был всего приманкой, ради задержать обе бронемашины. Повстанцы часто беспричинно делают: могут, примерно, ранить ребенка выстрелом в ногу, чтобы собралось побольше народу — родители, «скорая помощь», полиция, зеваки. И только следовать этим требуется подлинный теракт. Так вот, мы остановились, и из темноты начался обстрел. Обычно повстанцы стреляют из ak-47, ak-74 и снайперской винтовки Драгунова. Но в этот единовременно гарнитур ночного видения показал, который на нас нацелен кроме и ручной противотанковый гранатомет РПГ-7 советского производства, какой может расплющить наш Динго чистый консервную банку. Я сидел для заднем сиденье посередине — единственная правило, которая позволяет привести в чувство крупнокалиберный пулемет для крыше Динго. Ну и, ясно, мне пришлось стрелять. Что вдобавок было действовать? Выйти и говорить: «Извините, я только лишь пресс-служба, я тутто ни рядом чем?» Рядом сидел американец, который давал четкие сигналы, задавая мне направление. Я направил пулемет вправо и отстреливался, покамест атака не прекратилась. Это продолжалось пять часов. Потом мы несть и помогли нашим товарищам выбраться из машины. Ракета прошла через их автомобиль в нижней части, нераздельно был ранен осколком, следующий получил осколок и ожоги в очень чувствительных частях тела, третий — обширные ожоги в результате взрыва дымовой шашки. Вот беспричинно у нас бывает, на спокойном севере.

— А что такие талибы? Чего они хотят?

— Талибом может лежать что угодно. Вот посмотри, для этой фотографии отряд афганских полицейских, которых мы тренируем. Посмотри на их лица — это необразованные крестьяне, большинство из них даже читать и платить не умеют. Афганское правительство платит им платье доллара в сутки. А талибы платят двенадцать. Поэтому некоторые из них могут с понедельника сообразно пятницу мучиться в полиции, а по выходным — для талибов. Вот, посмотри на эту торжественную встречу — немецкие миротворцы открывают новую школу. Видишь, невдалеке с нами полагается бородатый человек, житель этой деревни. Я не буду называть его имени, но у меня лупить веские основания расположиться, который он тоже работает для «Талибан». Тем не менее он с нами встречается, ведет переговоры. Никому мочь доверять.

— Ну а когда немецкий солдат точно знает, какой тот тож противоположный афганец работает на «Талибан», который он может исполнять?

— Его дозволено арестовать. После этого он попадет в немецкие службы безопасности, а оттуда — в афганские службы безопасности в Кабуле. И его там будут пытать. Официально это не разглашается, однако я знаю. И афганцы это знают. В результате вся его семья уйдет к талибам. Вот точно это работает. И мы сносный не можем с этим сделать. Попробуй объяснить им что-нибудь про демократию.

В 2007-м, от год изза возвращения из Афганистана, Андреас заболел постстрессовым расстройством и был уволен по медицинским показаниям: «Если ты не спишь пять ночей последовательно, ты просто не можешь содержаться эффективным сотрудником». Дальше началась война с немецкой бюрократией — оставшись без средств к существованию, Тиммерман-Леванас попал в кафкианскую мясорубку судов, доказывая, который ему нужна помощь.

— Я пытаюсь доказать, что это ptbs, а они пишут, какой у меня депрессия, вызванная ранней смертью отца. Да у меня в жизни не было депрессии! Я, точно идиот, подробно описываю каждую из восьми смертельных ситуаций, в которых я побывал, они это несколько месяцев проверяют, затем пишут: «Вы в этом не участвовали самовольно». Что это вероятно — не участвовал своевольно? Они что, мне не верят? У меня закусить десятки свидетелей! Я уже готов им в окно гранату бросить — пусть впоследствии доказывают, который она не взорвалась и сила остались живы. Я обращаюсь к адвокату — он берет двести сорок евро следовать час работы. Я честно думаю о том, для сменить профессию. Но который я напишу в резюме? «Офицер бундесвера с 24-летним стажем и неустановленным психическим заболеванием ищет работу»?

В результате Тиммерман-Леванас стал профессиональным правозащитником. Он выучил наизусть дочиста законы, которые касаются страховки, денежных компенсаций, курсов переподготовки, пенсий, пособий по безработице. В его папке десятки аналогичных дел других солдат. Как ни странно, бундесвер и немецкая общественность идут ему напротив: Андреасу удается продвигать приманка поправки, и его образование «Союз немецких ветеранов» будет успешно существует для пожертвования.

Андреас подкладывает дрова в камин и открывает шкаф, снизу доверху массивный бутылками виски.

— Какой закал предпочитаешь?

Я показываю на первую попавшуюся бутылку.

— Много пьешь?

— Одно эра пил гораздо, коли не мог заснуть. Все равно это лучше, чем снотворное. Сейчас меньше.

— А с семьей давнехонько расстался?

— Первая жена от меня ушла кроме ради Боснии. Вторая — буде я был в Афганистане.

— Почему?

— А потому что ты приезжаешь, а тогда вполне говорят о футболе. О футболе и погоде. А тебе это неинтересно.

— Ну и около чем тут развод?

— А притом, — Андреас делает глоток виски, — кто ты гораздо часов бродишь по улицам Кундуза и у тебя обедать оперативная информация, кто где-то готовится теракт. Тебя окружают машины, ослы, телеги, торговцы — и ты всматриваешься в лица людей, пытаясь опознать повстанцев. И вот ты видишь какого-то афганца с мобильником. И ты впрямь знаешь: да, это он. Он нынче нажмет на кнопку, и твои товарищи погибнут. И ты бросаешься для него и выбиваешь кулаком у него телефон из рук. И твой кулак врезается в стену, и ты просыпаешься, и у тебя идет кровь. А утром жена спрашивает: «Как тебе спалось? Плохо?» И ты говоришь ей: «Да что ты понимаешь?! Что ты поголовно относительный этом знаешь? Я лучше вполне не буду тебе ничто вручать!» А она говорит: «Почему ты такой нервный?» И моментально думает, кто у тебя другая женщина. А у тебя несть следующий женщины, и ты уже устал оправдываться. И она спрашивает: «Ты кто, меня больше не любишь?» И единожды ты отвечаешь: «Нет, не люблю». А следовать развода твои родители тактично замалчивают эту тему и врут окружающим, что у тебя дочиста хорошо. И ты прекращаешь контакт с родителями. И остаешься взаперти со своей памятью.

— Ты ведь все-таки скучаешь по Афганистану, да?

— Понимаешь, там всецело словно две тысячи лет обратно, поголовно наподобие в Библии. Пустыня, сила, земля. Смотришь — у дороги лежит мертвое животное, осел alias лошадь. Это здесь человек борются ради права животных. А там оно просто лежит у дороги и гниет. Никто его не убирает. И ты начинаешь вникнуть, который это возможно — плоть и прах. Здесь этого никто не чувствует.

Политик

Винфрид Нахтсвай — бывший депутат через зеленых и соло из главных в стране экспертов сообразно бундесверу. Говорить с немецким политиком, оказывается, большое удовольствие. Потрясающая эрудиция, понятный, последовательный ход мыслей, краткие и точные формулировки, цифры и карты. Нахтсвай был в Афганистане шестнадцать некогда — с кратковременными политическими визитами. Он внимательно следит ради ситуацией, потому какой в 2001 году непосредственно участвовал в принятии решения направить войска в Афганистан, ежели у власти было красно-зеленое правительство Шредера. Нахтсвай тогда был вопреки, однако ныне считает, какой уходить уже невмоготу.

— Тогда для этом настоял бундесканцлер, который весьма хотел поддержать американцев. От него поступило что-то якобы ультиматума: если это приговор не довольно принято, он может даже уйти в отставку. Было ощутимое давление. А дискуссии были для самом деле весьма напряженными. Причем они в основном касались небольшого спецподразделения, которое предполагалось отправить в Афганистан как с военными целями. Всего возле ста человек. В итоге у этих спецназовцев до сих пор не возникло никаких проблем. Проблемы возникли с «мирными» солдатами, которые направляются туда в рамках программы сообразно восстановлению государства. В первенствующий год войны их было тысяча люди, сегодня невдалеке пяти тысяч. Поначалу кругом шло хорошо, но потом объединенные силы сделали линия ошибок, и это способствовало неприятию иностранных военных местным населением.

— Каких ошибок?

— Во-первых, возник известный проход посреди американцами, которые хотели побольше воевать и ловить террористов, и европейцами, которые хотели строить государство. Во-вторых, мы хотели всего и сразу — демократию, права женщин, честную полицию. И нам казалось, кто вдосталь эти цели могут красоваться оживленно достигнуты. Конечно же, это было иллюзией. В-третьих, мы сосредоточились на работе в Кабуле, пытаясь выстроить централизованную систему власти. В итоге Хамида Карзая ныне часто называют «бургомистром Кабула», а контроль над другими регионами мы потеряли. В-четвертых, американцы сделали ставку на самых влиятельных людей в стране — бывших полевых командиров и наркобаронов. Сейчас они сидят в парламенте, решают вопросы своего бизнеса и никого не слушаются.

— А почему вернулись талибы?

— Как сказал сам голландский политик, главная причина появления талибов — это коррумпированное афганское правительство. Население таким образом выражает частный отказ. Вообще в этой стране лупить три параллельные системы власти: официальное афганское правительство, экономическая власть местных шишек и теневое правительство талибов. В каждом регионе они представлены в разных пропорциях. Так какой коль кто-то взрывает немецкий автобус, это паки не верно, что виноваты талибы — может, мы простой случайно перекрыли какие-то пути контрабанды наркотиков. Лучше всех в этом разобрались голландцы — они в составе военной миссии посылали туда этнологов и в результате добились больших успехов в своем регионе.

— А на кого американцам полагается было опираться в Афганистане, коль бывшие моджахеды и наркобароны всецело коррумпированные?

— Мне кажется, для того ради создать государство, необходимо было обращать больше внимания на ростки гражданского общества, поддерживая их морально и материально. Там ведь не огульно такие дикие и страшные, там перехватить, положим, относительно образованное поколение, выросшее вокруг русских. Там наедаться замечательные правозащитники, по-настоящему честные люди. Есть гражданское радио, обедать педучилище, в котором учатся три тысячи люди. Меня поразила оказия с женщинами-депутатами — ежели для переговорах с мужчинами обычно слышишь бессмысленное бла-бла, то женщины говорили сообразно делу и очень интересно. В общем, коли рассматривать с возвышенность птичьего полета, то совсем разительно. Но коль приглядеться поближе, то обнаруживаешь мириады отдельных позитивных моментов. Вы знаете, в Америке тридцатых годов тоже ведь правила мафия.

— Ну и коль позволительно довольно толькотолько уйти? В 2014 году кроме рано?

— Я считаю, какой да. Мне это говорили многие афганцы: коль вы ныне уйдете, будет то же самое, какой и изза ухода русских. Полномасштабная гражданская война.

— И как же крыться?

— В последнее век политика isaf изменилась. Мы воюем уже не с террористами, и не изза права женщин, и не следовать демократию — а после симпатии населения. Например, некоторый солдаты квартируют уже не в отдельных огороженных лагерях, а сам в деревнях, поближе к народу. Но завоевать это доверие ныне очень сложно — ведь наши солдаты приезжают и уезжают, и через четыре месяца отношения надо налаживать заново. И нет механизмов, около помощи которых передается испытание, полученный в ходе предыдущего «применения».

Лошадь

Кристиан Бернхардт не может вычистить копыта лошади. Передние вторично куда ни шло, а ежели работа доходит предварительно задних, щетка вываливается у него из рук, и он в отчаянии садится на землю, обхватив колени руками.

— Где ты сейчас находишься?

— В бункере.

— Что ты чувствуешь?

— Как подобно электричество прошло сообразно всему телу.

— Что ты хочешь сегодня сделать?

— Отойти подальше и посидеть в тени.

Это второй метод лечения посттравматики — иппотерапия, которую психотерапевт Клаудиа Свирчек привезла из Америки. Лошади очень чувствительны и умеют выразить то, чего не могут витийствовать люди. В общении с лошадьми человек лучше понимают себя и свои травмы. Кристиан получил через Клаудии вопрос вычистить копыта кобылы Джессики. Она стоит, ждет, потом отходит в сторону.

Кристиан пережил трехмесячный ад, не идущий в сравнение даже с Афганистаном. Оказывается, в самом начале войны в Ираке две сотни немецких солдат были в качестве пассивной поддержки направлены в Кувейт, для военную базу camp doha, где находилась штаб-квартира американцев. Эта штаб-квартира с следующий стороны границы обстреливалась ракетами scud. В тот момент гуртом были уверены, который у Саддама жрать химическое оружие, следовательно на каждую атаку солдаты обязаны были реагировать вдруг для химическую. По всему лагерю раздавались звуки сирен, реклама this is not a test, и надлежит было срочно вскочить, натянуть резиновый костюм, противогаз и бежать в бункер. Иногда солдаты не успевали — возьмем, ежели находились в душе. И тут им надо было просто стоять и ждать возможной смерти. И беспричинно несравненно раз, в любое эра дня, а чаще ночи.

— В первые ровня суток было выпущено двадцать пять таких ракет. Из них тринадцать долетели предварительно лагеря, остальные были сбиты американской ПВО. Один мой побратим не успел впопад надеть противогаз и заплакал. А нераздельно единожды обстрел застал нас в столовой. Нам сказали никуда не бежать, ради не упражняться панику. Иногда в противогазе было так жарко, какой высота пота, наполнявшего маску, достигал моих ноздрей, и я уже не мог красоваться.

С тех пор Кристиан, подобно собака Павлова, готов вскочить и бежать в бункер в любую минуту. Терапия emdr не помогла — обязанность заново воспроизводить в памяти воздушную тревогу стала чтобы Кристиана пыткой и не принесла никакой пользы. Иногда он вскакивает и хочет надеть противогаз среди ночи: звук проезжающего мотоцикла, сирена «скорой помощи» — дотла может послужить детонатором. Например, нынче ему кажется, который лошадь ударит копытом.

— Попробую с закрытыми глазами.

Кристиан закрывает глаза и берет щетку.

— Не получилось.

Он садится у стены и беспомощно улыбается. Лошадь должно и словно словно внимательно слушает.

— А нынче ты вдобавок в бункере?

— Нет. Сейчас я в Нигде.

— Что это возможно?

— Это моя область — Нигде. Когда сидишь и безделица не чувствуешь. Смотришь на совсем после стекло. Как наравне ты уже умер.