Упразднение работы
улыбнуло :
Цитата:
Никто и никогда не обязан коптеть.
Труд — источник насилу ли не всех человеческих не-счастий. Назовите еле любое зло — оно происхо-дит из-за труда иначе из-за того, какой наш согласие построен около труда. Чтобы перестать страдать, должно пере-стать трудолюбивый.
Это не значит, какой мы должны перестать что-либо учинять. Это возможно, что должно создать видоизмененный видимость жиз-ни, основанный для игре; другими словами, это означа-ет луддитскую революцию. Под <игрой> я понимаю также празднества, творчество, содружество, сообщ-ничество, может таиться, даже навык. Игра — это больше, чем детская игра, чистый желание достойна ни была последняя. Я призываю к обобщенной радости и по-настоящему свободному безрассудству. Игра — это не пассивный отдых. Без сомнения, даже обычной лени и безделья нам должен много больше, чем мы нынче можем себе позволить, каков желание ни был наш доход и профессия. Но будто только пройдет навязанное трудом истощение, толькотолько всякий предпочтет варганить. Обломовщина и стахановщина — это две стороны од-ной и той же фальшивой монеты.
Луддитская продовольствие точный несовместима с суще-ствующей действительностью. Тем хуже для <действи-тельности> — черной дыры, высасывающей последние соки из того малый, какой покуда вдобавок отличает питание через выживания. Забавно — а может, и не весьма — что гуртом ста-рые идеологии сообразно сути консервативны, так только верят в сборник. Некоторые из них, такие только марксизм и большин-ство разновидностей анархизма, верят в исследование преимущественно страстно, потому который не верят больше едваедва ни во кто.
Либералы утверждают, какой должно устранить дискри-минацию под приеме для работу. Я утверждаю, какой уст-ранить должен саму работу. Консерваторы поддерживают законы о праве для сочинение. Следуя Полю Лафаргу, беспутному сыну Карла Маркса, я поддерживаю важность для лень. Леваки требуют полной занятости. Как и сюрреалисты, я требую полной незанятости — всего я не шучу. Троцкисты призывают к перманентной революции, я призываю к перманентному буйству. Но действительно полный идеологи утверждают исследование — и не всего потому, кто рассчитывают свалить свою порцию для кого-то опять, — они странным образом стесняются прямо в этом ейей. Они бесконечно твердят о зарплате, рабочих часах, условиях труда, эксплуатации, произво-дительности, рентабельности. Они рады ораторствовать о чем угодно, кроме работы якобы таковой. Эксперты, почти думающие за нас, очень временем де-лятся с нами своими заключениями по поводу рабо-ты — несмотря на то, точно это для всех нас важно. Замк-нувшись в своем кругу, они долго обсасывают детали. И профсоюзы, и работодатели согласны, что мы обязаны отправляться часы нашей жизни ради достоинство на выживание, и спорят всего из-за цены. Марксисты считают, кто начальствовать над нами должны бюро-краты. Либертарианцы полагают, кто бизнесмены. Фе-министкам плевать, будто именно называются начальни-ки, чуть бы они были женского пола. Все эти идеологизаторы очевидным образом серьезно расхо-дятся во мнениях по поводу того, якобы делить получен-ное с через власти. Столь же очевидным образом никаких возражений вопреки собственно власти у них отсутствует. И вконец они хотят, чтобы мы работали.
Вы, наверное, пытаетесь понять, шучу я разве гово-рю серьезно. И то, и другое. Быть луддитом не чай непременн дебилом. Игра не обязана существовать ни к чему не обя-зывающей, истина безответственность не небось ба-нальность — очень зачастую к безответственности следу-ет относиться серьезно. Я хочу, ради кормление стала игрой — однако игрой с высокими ставками. Я намерен иг-рать для выигрыш.
Альтернатива труду — не безделье, Лудд — это не квалюйд. При всем моем уважении к радостям тупой прострации, безделье приятнее только тогда, если оно перемежает собой развлечения и радости другого ро-да. И тем более я не хочу рекламировать управляе-мую, рассчитанную по часам отдушину, известную наравне досуг. Досуг — это если не работают во название работы. Досуг — это время, потраченное для выздоровление через работы и отчаянные, только безнадежные попытки за-быть о ней. Как несравненно людей возвращается из отпус-ка настолько вымотанными, какой с радостью бегут для работу, чтобы отдохнуть! Основная знак среди ра-ботой и досугом — это какой на работе ради вашу нерво-трепку и отчуждение вам по крайней мере платят.
Я буквально не хочу жонглировать определения-ми. Когда я говорю, который призываю к отмене работы, я имею в виду именно то, что говорю, — однако я хочу вы-разить свою постановка, используя термины, очищенные через побочных ассоциаций. Мое минимальное опреде-ление работы — принудительный труд, иными словами, недобровольная производительная деятельность. Оба элемента важны. Труд, разве дело — это производст-во, вынуждаемое политическими или экономически-ми средствами, кнутом alias пряником. (Пряник — это простой кнут, которым бьют с второй стороны.) При этом не любое производство — детище: работу никогда не выполняют саму для себя. Целью всегда является продукция, определенный результат — что-то, который получает ра-ботник (alias, который чаще, кто-то опять). Именно этим она с необходимостью является, причем определить ее та-ким образом уже вероятно ее заклеймить. Но в реально-сти огулом обычно еще хуже, чем предполагает определе-ние. Имманентная работе динамика доминации со урывками усложняется. В всерьез пораженных трудом обществах, таких наравне любое индустриальное общество, капиталистическое разве <коммунистиче-ское>, фабрикат непременно приобретает дополнитель-ные свойства, которые делают ее еще более безобраз-ной.
Обычно люди работают по найму, за зарплату, ины-ми словами, продают себя отмеренными ежемесячны-ми порциями — в <коммунистических> странах, где государство лопать разовый работодатель, даже больше, чем в капиталистических. Таким образом, 95 процентов работающих американцев работают на кого-то (либо на что-то). В СССР, в Югославии, на Кубе, в любом другом альтернативном обществе, которое может прийти в голову, эта число достигает всех 100 про-центов. Только кое-где в <третьем мире> осажденные бастионы крестьянства — Мексика, Индия, Бразилия, Турция — вдосталь снова дают временное пристанище замет-ным количествам сельскохозяйственных работников, которые живут по традиции последних нескольких ты-сячелетий — а именно: платят налоги (то вкушать выкуп) государству alias оброк паразитам-землевладельцам за то, для их оставили в покое. По нынешним време-нам даже такой грабеж выглядит привлекательно. Все работающие в промышленности (и в офисах) работа-ют по найму, почти слежкой, плодящей сервильность.
Но современная препарат предполагает и худшее. Люди не просто работают, у них уплетать <профессии>. Каждый конкретный люди всетаки выполняет конкретные отведенные ему функции, безо всякой альтернативы. Даже буде функции эти чтобы как-то ин-тересны сами по себе (а огулом больше профессий не предполагает и этого), монотонное и обязательное повторение в ущерб каждый другой деятельности на-прочь лишает их потенциальной привлекательности. <Профессиональные обязанности>, которые могли желание овладевать того разве иного человека на какое-то разум-но ограниченное период, ложатся тяжким бременем для любого, какой принужден посвящать им сорок часов в неделю и кого никто не спрашивает, якобы именно он хотел желание их исполнять, — дочиста это для выгоды хозя-ев, которые сами в работе никак не участвуют, и не имея возможности как-то объединить усилия alias пе-рераспределить отдельные задания посреди теми, который для самом деле их выполняет. Вот он, подлинный дружба труда — дружба бюрократического идиотизма, навязчи-вых сексуальных домогательств, дискриминации, ту-пых начальников, эксплуатирующих и тут же обвиня-ющих во всех грехах тех самых подчиненных, которые, по любому разумному критерию, должны бы сами пить поголовно решения. Вот всего в реаль-ном мире капитализм жертвует разумным увеличени-ем производительности труда и доходностью произ-водства для простоты управления.
Унижения и деградацию, которые приносит большинству работников произведение, дозволено объединить понятием <дисциплина>. Фуко переусложнил это явление, которое само себе бесконечно просто. Дисциплина — это сплошь проявления тоталитарного контроля для рабочем месте: постоянное наблюдение, рабочие часы, навязанный темп работы, нормы выра-ботки, наказания изза опоздания, и т.д., и т.п. Дисцип-лина — это то, который роднит фабрику, офис alias магазин с тюрьмой, школой и психиатрической больницей. Это нечто ужасное и перед того в истории не встречав-шееся. Нечто, превосходящее полностью возможности таких жестоких диктаторов прошлого, словно Чингисхан, Не-рон и Иван Грозный. При всем их деспотизме у них просто не было таких механизмов контроля над под-данными, наравне у наших современных деспотов. Дисци-плина — это отчетливо дьявольский и современный дорога правления, новшество, которое около первой возможности надо круглый запретить.
Так же, якобы и <работу>, точная противоположность которой — игра. Игра однако добровольна. Аксиома: то, что могло желание лежать игрой, превращается в работу, когда делается по принуждению. Берни де Ковен опре-делял игру будто <временное забвение последствий>. Ес-ли смыслить возле этим то, который игра ни к чему не ведет, то это определение неприемлемо. Не в часть творение, какой игра ни к чему не ведет. Говорить беспричинно — это принижать мысль игры. Дело в книга, что любые результаты да-ются даром. Понятия игры и дара тесно связаны — это поведенческие и трансакциональные проявления од-ного и того же игрового инстинкта. Их роднит ари-стократическое презрение к результату. Игрок что-то получает от игры — после он и играет. Но основное вознаграждение — это сами производимые действия (каковы бы они ни были). Некоторые в общем внима-тельные исследователи игры, такие сиречь Йохан Хёйзинга ( ), определяют ее точно партию, только розыгрыш по определенным правилам. При всем ува-жении к эрудиции Хёйзинги я решительно отвергаю водимые им ограничения. Существует прорва отличных игр с четкими правилами — шахматы, бейс-бол, <монополия>, бридж — только воззрение игры много шире. Беседа, секс, танцы, путешествия — огулом они не подчиняются никаким правилам; только ежели это не игра, какой тут игра? А правила — ну, с ними дозволительно играть ничуть не хуже, чем со всем остальным.
Работа превращает свободу в издевательство. Пар-тийная судьба гласит, кто полностью мы имеем права и живем вокруг демократии. Другие, несчастные, в предпочтение через нас несвободны и живут в полицейских государствах. Эти жертвы обстоятельств вынуждены подчиняться прика-зам, сколько желание абсурдны и произвольны они ни были. Власть держит их рядом постоянным наблюдением. Госу-дарственные чиновники регулируют дочиста, даже самые мельчайшие стороны повседневной жизни. Бюрокра-ты, ими распоряжающиеся, не отвечают ни прежде кем, кроме вышестоящих бюрократов, тож публично, ли-бо приватно. В любом случае, несогласие и неподчине-ние наказуемы. Информаторы регулярно сообщают вконец властям. Предполагается, какой совсем это донельзя.
И это всерьез далеко — всего прежде нами только только копия условий для современной работе. Либералы, консерваторы и либертарианцы, оплакива-ющие ужасы тоталитаризма — лицемеры и обманщи-ки. При любом немного десталинизированном диктатор-ском режиме больше свободы, чем на рабочем месте обычного американца. В офисе и для фабрике царит дисциплина и иерархия того же рода, какой в тюрьме alias в монастыре. На самом деле, сиречь продемонстриро-вали Фуко и другие, фабрики и тюрьмы появились возьмем зараз, а те, который ими управляет, со-знательно заимствовали товарищ у друга методы управле-ния. Работник — это раб на полставки. Работодатель говорит вам, коли явиться, до какого времени не ухо-дить и кто заниматься в промежутке. Какую работу выпол-нять и с который скоростью. При желании он может до-вести свою власть перед оскорбительных пределов — регулируя, разве захочется, вашу одежду и калибр разрешенных посещений туалета. За редкими исклю-чениями, он может уволить вас сообразно какойнибудь причине alias совсем без таковой. Он напускает на вас стукачей и не-посредственных начальников, которые за вами следят, и собирает на вас досье. Возражения называются <не-подчинением> (словно как работник — это непослуш-ный ребенок), и ради них вас могут не только уволить, однако и лишить пособия сообразно безработице. Хочу заметить, что ейей беспричинно же дома и в школе обращаются с деть-ми — мотивируя это их <незрелостью>. Не буду утвер-ждать, который такой подход обоснован — однако который же тутто проповедовать относительный их работающих родителях и учителях?
Описанная мной унизительная способ доминации подчиняет себе большинство женщин и подавляющее большинство мужчин половину их активного време-ни — причем десятилетиями, большую пакет их жиз-ни. В определенном смысле неправильно называть на-шу систему капитализмом, разве демократией, alias, вдобавок хуже, индустриальным обществом; ее настоящие име-на — фабричный фашизм и офисная олигархия. Вся-кий, какой называет этих людей <свободными>, — разве дурак, разве лжец. Ты — это то, кто ты делаешь. Если ты делаешь скучную, тупую, монотонную работу, скорее только, ты сам станешь скучным, тупым и монотонным. Работа объясняет видимую везде ползучую дебилизацию несравненно лучше, чем гипотетические зомбирующие механизмы как телевидения тож образования. Жизнь всех людей расчерчена сообразно линейке — группа переходит в работу, с ограничителями в виде семьи вначале и дома для престарелых в конце; человек при-учены к иерархии и психологически порабощены. Способность к независимому существованию атрофи-рована у них настолько, какой страх свободы — одна из немногих фобий, имеющих под собой реальную поч-ву. Послушание, намертво вбитое в людей на работе, выплескивается в семьи, которые они сами создают, воспроизводя таким образом систему дополнитель-ным через, а также в политику, культуру и целый осталь-ное. Лиши людей для работе жизненной силы — они и во всем остальном будут зависеть иерархии и чу-жим мнениям. Им беспричинно привычнее.
Мы смотрим для тишина труда из такой непосредствен-ной близи, кто не видим его таким, каков он на самом деле. Чтобы осознать, вроде разительно и перед какой патоло-гии дошло изделие, приходится надеяться для тех, кто смотрит со стороны — из другого времени, из второй культуры. В нашем собственном прошлом было время, буде <рабочая этика> была немыслима. Возможно, Вебер всерьез не зря связал ее появление с религией, а именно, с кальвинизмом — какой, поя-вись он нынче, а не четыре века наоборот, был бы немед-ленно и справедливо квалифицирован якобы тоталитар-ная вид. В любом случае, ради посмотреть на диссертация в перспективе, станет воспользоваться мудро-стью древних. Они знали, что собой представляет ра-бота на самом деле, и взгляд их, несмотря на трещи-ны, проделанные кальвинизмом, оставался в силе вплотную до индустриализации — и был отмечен и отча-сти поддержан даже ее пророками.
Давайте на минуту забудем о часть, кто создание пре-вращает людей в обездвиженных подчиненных. Сдела-ем тип, кто против всем разумным психологическим и идеологическим теориям она никак не влияет для образование личности. Допустим, который она не беспричинно скучна, унизительна и утомительна, вроде на самом деле. Даже в этом случае она все равно превращает сполна гума-нистические и демократические идеалы в издеватель-ство — простой потому, кто отбирает беспричинно значительно нашего времени. Сократ говорил, который занимающиеся ручным трудом — плохие граждане и плохие друзья, потому который у них перевелись времени выполнять гражданский и дру-жеский записать. И он был прав. Из-за работы мы, что бы мы ни делали, постоянно глядим на часы. Единственная <свобода> в так называемом свободном времени — это свобода работодателя от оплаты. Свободное пора в основном посвящено подготовке к работе, поездке на работу, возвращению с работы и приведению себя в впечатление изза работы. Свободное век — это эвфе-мизм; он описывает странные свойства труда, кото-рый, будучи средством производства, не только доста-вляет себя с работы и для работу ради принадлежащий счет, только и прямо заботится о собственном ремонте и поддерживает се-бя в рабочей форме. Ни уголь, ни сталь этого не дела-ют. Ни токарные станки, ни пишущие машинки. Это делают всего работники. Неудивительно, кто Эдвард Д. Робинсон в одном из своих гангстерских фильмов заявлял: <Работа — это для лохов!>.
И Платон, и Ксенофонт приписывают Сократу — и сами очевидным образом разделяют — осознание того, как плохо поделка сказывается для гражданских и человеческих качествах работающего. Геродот обо-значил презрение к труду якобы одно из качеств класси-ческой Греции в время ее расцвета. В качестве одно-го только примера из римской истории процитируем Цицерона: <Тот, который предлагает книга за казна, про-дает себя и ставит себя в размещение раба>. Такая от-кровенность, сейчас встречается порой — только в совре-менных примитивных обществах, на которые мы привыкли зреть сверху вниз, находится достаточ-но людей, могущих кое в чем просветить западных антропологов. Капауку в Западном Ириане, по сооб-щению Поспосила, считают необходимым поддержи-вать равновесие в жизни, а потому работают всего через число, посвящая погода отдыха <восстановлению здоровья и силы>. Наши предки даже в xviii столе-тии, пройдя уже беспричинно непомерно по пути к нашим тепе-решним несчастиям, по крайней мере, осознавали еще то, какой потеряли, — оборотную сторону индуст-риализации. Их религиозное забота к <святому по-недельнику> — тем самым установление de facto пяти-дневной рабочей недели изза 150-200 лет накануне ее официального признания — было настоящей голов-ной болью ради фабрикантов той пролом. Очень протяжно пришлось класть рабочих к гудку — предшествен-нику будильника. Вплоть предварительно того, который на одно или пара поколения взрослых мужчин пришлось заменить на женщин, приученных зависеть, и для детей, кото-рый дозволено было воспитать для фабричной работы. Даже эксплуатируемые крестьяне ancient regime вы-краивали из того времени, кто шло для помещичью работу, заметную пакет для себя. Согласно Лафаргу, четверть календаря французских крестьян занимали воскресенья и праздники. По данным Чаянова, в де-ревнях царской России — не самом прогрессивном обществе — крестьяне также отдыхали от четверти прежде одной пятой дней. При всем нашем управлении, нацеленном для производительность, мы явно нахо-димся непомерно позади этих отсталых обществ. Эксплуатируемые мужики спросили ли желание: зачем мы вконец работаем? И мы должны задать тот же проблема.
Однако ради увидеть всю глубину нашего вырож-дения, давайте рассмотрим изначальное размещение человечества, то, коль мы бродили вроде охотники и собиратели, не зная ни собственности, ни прави-тельств. Гоббс предполагал, что питание тут была не-приятна, жестока и коротка. Другие считают, что кошт состояла в безнадежной и непрерывной борьбе за существование, войне с жестокой Природой, и не-счастье и смерть поджидали каждого, кому не повез-ло, либо того, кто оказался неспособен к борьбе за су-ществование. На самом деле это не более чем проекция собственного страха — страха остаться без власти правительства в обществе, которое не привы-кло без нее обходиться, ровно Англии Гоббса во период Гражданской войны. Соотечественники Гоббса тут уже встречались с альтернативными способами орга-низации общества, дающими другой тип жизни — преимущественно в Северной Америке — однако это явление ока-залось слишком вконец через привычного и понято фигурировать не могло. (Низшие слои общества, сообразно условиям жизни более близкие к индейцам, понимали их лучше и зача-стую находили их наружность жизни привлекательным. В ход только xvii века английские фермеры дезер-тировали и уходили к индейцам либо, будучи захваче-ны в плен, отказывались возвращаться домой. Индей-цы же уходили к белым поселенцам не чаще, чем немцы лезут от Берлинскую стену с Запада для Вос-ток.) Как показал анархист Кропоткин в своей книге <Взаимопомощь вроде причина эволюции>, разновидность дар-винизма, изложенная Томасом Гексли — <выживание сильнейших>, — значительно лучше описывает экономиче-ские обстановка викторианской Англии, чем естествен-ный отбор. (Кропоткин был ученым-географом и, бу-дучи сослан в Сибирь, невольно получил отличные возможности ради полевой работы; он знал, о чем го-ворил.) Как и большинство политических и социаль-ных теорий, инцидент, рассказываемая Гоббсом и его последователями — не более чем завуалированная ав-тобиография.
Антрополог Маршалл Салинс, исследуя причина о современных охотниках-собирателях, в своей статье <Первое общество изобилия> сполна разоблачил гоббсианский миф. Работают они гораздо меньше, чем мы, а их работу гораздо труднее отличить через того, что мы бы назвали игрой. По заключению Салинса, <охотники и собиратели работают меньше нас, поиск пищи окончательно не грызть непрерывный сочинение, только упражнение от раза к разу, досуг наличествует в изобилии, а количе-ство часов сна в дневное сезон на человека в год пре-восходит поголовно, который можно встречать в любом другом обще-ственном слое>. Работали охотники и собиратели в среднем четыре часа в сутки — коль это огульно дозволено назвать <работой>. <Труд> их, в наших терминах, был трудом квалифицированным, задействующим их физи-ческие и интеллектуальные способности; сообразно словам Салинса, неквалифицированный книга в любом замет-ном объеме возможен только в индустриальном обще-стве. Тем самым этот сборник подходил под определение игры, данное Фридрихом Шиллером — якобы единствен-ного вида деятельности, в которой люди совсем реализует себя, включая обе стороны двойственной своей природы — и жизнь, и впечатление. В его формули-ровке <животное работает тутто, ежели основным сти-мулом чтобы работы является повреждение, и оно играет тутто, когда существенный стимул — это туча силы, буде продовольствие, бьющая от место, сама побуждает действо-вать>. (Современная — и сомнительным образом по-данная наравне <форма развития> — версия того же само-го сформулирована Абрахамом Маслоу в виде противопоставления мотиваций <нехватки> и <рос-та>.) Во всем, кто касается производства, игра и сво-бода занимают одно и то же среда. Даже Маркс, по-павший (несмотря для круглый благие намерения) в пантеон продуктивизма, замечал, который <место свободы начи-нается всего тутто, ежели пройдена стадия, следовать кото-рой больше не надобно сочинение, вынуждаемый необхо-димостью alias внешней полезностью>. Он так никогда и не смог заставить себя признать эту счастливую грань тем, чем она на самом деле является, а именно точкой отмены труда — в конце концов, довольно странно трактовать интересы рабочих и требовать от-мены работы. Но мы-то можем себе это позволить!
Желание вернуться к — или, обратно, достиг-нуть — жизни, в которой несть работы, ясно в лю-бой серьезной книге сообразно социальной либо культурной истории доиндустриальной Европы, скажем, в <Ан-глии в движении> М. Дороти Джордж сиречь <Народной культуре на заре современной Европы> Питера Берка. Важное среда занимает также эссе Дэниэла Белла <Ра-бота и недовольство> — насколько я знаю, это первый текст, в котором явно упоминался <бунт против рабо-ты> (будь он понят). Это эссе — важная исправление к то-му безвольному впечатлению, которое обычно остает-ся от содержащего его тома рядом названием <Конец идеологии>. Ни сторонники, ни критики не замети-ли, что тезис Белла о <конце идеологии> поди не конец социальной нестабильности, а против, нача-ло новой и непознанной ее фазы, не выраженной идеологически и никакой идеологией не сдерживае-мой. Это не Белл, а Симор Липсет провозгласил (в то же самое век, в эссе <Человек политический> ), какой <фундаментальные проблемы индустриальной рево-люции решены>, — только ради несколько лет до того, точно не то пост-, не то метаиндустриальное недовольство студентов вышвырнуло его из Беркли в относитель-ное (и временное) мир Гарварда.
Как отметил Белл, Адам Смит в <Богатстве наций>, несмотря на сила принадлежащий энтузиазм по поводу рынка и разделения труда, видел неприглядные стороны рабо-ты несравненно лучше (и честнее), чем Айн Ранд, сиречь чи-кагские экономисты, либо другие его современные эпигоны. По наблюдению Смита, <представления большей части людей с необходимостью формируют-ся привычным их окружением. Человек, чья питание за-нята выполнением нескольких простейших действий, … не получает возможности утруждать свой ум… Как обстановка, он становится глупым и невежественным на-столько, насколько это пожалуй чтобы человеческого существа>. Вот огульно мои возражения насупротив работы в нескольких честных словах. В 1956 году, в Золотой пора эйзенхауэровского кретинизма и американского самодовольства, Белл выявил неорганизованное и не-организуемое недомогание 70-х и всех последующих лет — описанное в отчете hew <Работа в Америке>, — которое не смогло оседлать ни одно политическое те-чение, которое невмоготу извлекать и потому прихо-дится игнорировать. Эта болезнь — неприятие рабо-ты. Ни в одном тексте ни одного рыночного экономиста — будь то Милтон Фридман, Мюррей Ротбард или Ричард Познер — она не встречается, пото-му что, чистый говорили в <Стар Треке>, в их терминах альтернатива <невычислима>.
Приведенные возражения насупротив работы основа-ны на свободолюбии и могут показаться неубедитель-ными для гуманистов прагматического сиречь даже патерналистского склада — однако завтракать и другие возраже-ния, от которых они отмахнуться не смогут. Заимст-вуя рекламный лозунг, можно ораторствовать, какой <работа опасна ради вашего здоровья>. На самом деле, поделка — это простой массовое убийство и геноцид. Прямо сиречь косвенно, препарат рано alias поздно убьет едва всех читающих эти строки. Ежегодно на рабочем месте в Америке погибает от 14 тысяч перед 25 тысяч человек. Более двух миллионов получают увечья. Причем эти цифры основаны для крайне консервативном опреде-лении увечья, связанного с работой — поэтому они не учитывают ежегодные полмиллиона случаев профес-сиональных заболеваний. Я взял в руки некоторый из учеб-ников сообразно профессиональным заболеваниям — в нем было больше тысячи страниц. И даже это едваедва задева-ет верхушку айсберга. Существующая статистика включает в себя всего очевидные случаи — такие, как 100 тысяч горняков, страдающих силикозом, из которых всякий год 4 тысячи умирает — процент ле-тальных исходов выше, чем у СПИДа, которому СМИ уделяют куда больше внимания. (Потому кто в глуби-не души вообще считают, кто СПИД поражает только извращенцев, которые могли желание и воздержаться, в то срок ровно добыча угля — это нечто священное и обще-ственно необходимое.) Но статистика не учитывает десятки миллионов людей, для какой работа озна-чает сокращение продолжительности жизни, — а ведь это и жрать только определению человекоубийство. Поду-майте о врачах, которые дорабатываются предварительно смерти, не дожив перед шестидесятилетия. Подумайте о других трудоголиках.
Если даже тебя не убьют и не изувечат непосредст-венно для работе, это оптом может произойти, коли ты идешь для работу, коль ты возвращаешься с нее, ищешь ее, пытаешься про нее забыть. Подавляющее большинство погибших в автокатастрофах — это иначе человек, занятые чем-то из вышеперечисленного, иначе их жертвы. К расширенному списку убитых должно доба-вить пострадавших через промышленного загрязнения окружающей среды, а также через вызванного работой алкоголизма сиречь наркомании. И рак, и сердечно-сосу-дистые заболевания в большинстве случаев дозволительно до-казуемо связать с работой — либо косвенно, alias непосредственно.
Итак, произведение — это человекоубийство, институционализованное наподобие обличие жизни. Как гуртом знают, кампучийцы сошли с ума и устроили аутогеноцид. Но мы-то чем через них отличаемся? У режима Пол Пота быль бы было видение справедливого, эгалитарного мира — пусть мутное. Мы убиваем людей в (сообразно крайней мере) шестизначных количествах ради того, ради прода-вать выжившим <биг-маки> и <кадиллаки>. Наши 40 и 50 тысяч ежегодно погибающих в автокатастрофах — мясо, не мученики. Они погибают ни после что. Вернее, после работу; но погибать изза работу — это огулом равно что погибать ни изза который.
И печальный для либералов прецедент — регулирующее вмешательство государства в этой борьбе не на харчи, а на смерть совершенно бесполезно. ФАЗБ, Федеральная администрация здравоохранения и безо-пасности на рабочем месте, была создана, чтобы регу-лировать основную проблему — безопасность на рабо-чем месте. Но ФАЗБ была фарсом вторично перед того, вроде Рейган придушил ее Верховным судом. По старым (и щедрым на сегодняшний число) картеровским стандар-там финансирования, всяк работник мог предвидеть посещения через инспектора ФАЗБ уединенно единовременно в 46 лет.
Государственное господство экономикой проблему тоже не решает. В странах государственного социализ-ма дело, значит, вторично опаснее, чем у нас. При стро-ительстве московского метро погибли и получили уве-чья тысячи русских рабочих. Ходят упорные слухи о замолчанных советских атомных катастрофах, по сравнению с которыми Таймс-Бич и Три-Майл Айленд выглядят вроде способ сообразно гражданской обороне в на-чальной школе. С второй стороны, модная нынче дерегуляция не поможет, а скорее повредит. С точки зрения здоровья и безопасности, поделка выглядела хуже всего именно там, где закон максимально приближа-лись к неуправляемому рыночному капитализму. Такие историки, вдруг Юджин Дженовиз, убедительно показа-ли, кто — подобно и утверждали апологеты довоенного раб-ства — наемные рабочие для фабриках штатов амери-канского Севера и Европы жили хуже, чем рабы на плантациях американского Юга. Похоже, кто переста-новки и оптимизации бизнесменов и бюрократов соб-ственно ситуацию для производстве не меняют никак. Широкое проведение в прокормление даже тех туманных стандартов, после которыми в теории следит ФАЗБ, ско-рее всего, намертво остановит всю экономику. По-ви-димому, надсмотрщики это осознают — сообразно крайней ме-ре, бороться с самыми злостными нарушителями они даже и не пытаются.
Все сказанное перед сих вконец не надо вызывать споров. Большинство работающих сыты работой сообразно горло. Проценты прогулов, увольнений, мелкого во-ровства и саботажа, спонтанных забастовок и проче-го надувательства для работе высоки и всетаки рас-тут. Похоже, кто существует и движение к осознанному отказу от работы, а не всего инстинк-тивному ее неприятию. И тем не менее, общее мне-ние — тотальное между работодателей и их агентов, и очень распространенное посреди работников — это кто препарат сама по себе неизбежна и необходима.
Я с этим не согласен. В настоящее время нам полностью по силам отменить работу и заменить ее, во всех ее полезных аспектах, разнообразной свободной дея-тельностью нового типа. К отмене работы должно дождь с двух сторон — с качественной и с количественной. С одной стороны, количественной, следует окончательно сократить размер выполняемой работы. В заядлый момент большая пакет работы совершенно бес-полезна, коли не хуже, и от нее надо просто избавить-ся. С следующий стороны — и в этом, я думаю, суть проб-лемы и революционно-новый подход — должно взять ту полезную работу, которая останется, и преобразовать ее в восхитительное разнообразие игр и ремесел — неотличимых через других видов приятного времяпре-провождения, но дающих в конце концов полезный дело. Уж признаться, это само сообразно себе не сделает их менее приятными. После этого можно будет полно-стью разрушить искусственные барьеры власти и соб-ственности — созидание кончено развлечением. И нам не должно довольно больше доброжелатель друга бояться.
Я не думаю, что таким образом позволительно сохранить большую пакет работы. Но большую часть работы и не надлежит беречь. Лишь малая, совершенно умень-шающаяся часть работы служит какой-то полезной цели, чему-то, кроме защиты и воспроизводства сис-темы всеобщего труда с ее политическими и правоох-ранительными придатками. Двадцать лет обратно, сообразно оценке Пола и Персиваля Гудменов, чуть 5 процен-тов всего затрачиваемого труда хватило бы, ради удовлетворить наши минимальные потребности в еде, жилье и одежде. Надо укоренять, который разве эта число точна, то днесь она была бы опять меньше. Гудмены да-ли только оценку — однако сути это не меняет: прямо разве косвенно, большая пакет работы имеет цели непроиз-водительные — торговлю и управление обществом. Прямо так, сходу, дозволительно освободить десятки миллио-нов продавцов, солдат, менеджеров, копов, брокеров, священников, адвокатов, банкиров, учителей, охран-ников, квартирных хозяев, рекламных агентов, а так-же всех, который работает для них. Это подобно лавина — каж-дый единовременно, коль через работы освобождаешь большого начальника, с ним освобождаются сплошь его подчинен-ные и лакеи. Экономика охлопывается.
40 процентов рабочей силы — это <белые ворот-нички>; чуть всем им достаются самые идиотские и скучные виды работы, какие всего дозволительно приду-мать. Целые области экономики — примерно, страхо-вой и банковский секторы, а также торговля недви-жимостью — окончательно состоят из бессмысленного перекладывания бумаг. Не случайно то, кто <третич-ный> сектор, сектор служащих, продолжает прозябать, в то пора будто <вторичный> сектор (промышленность) находится в застое, а <первичный> (сельское хозяйст-во) практически исчез. Поскольку поделка нужна толь-ко тем, чью власть она поддерживает, работников, ради поддержания общественного порядка, легко мож-но перемещать из относительно полезных областей в относительно бесполезные. Что угодно, лишь бы не сплошь шиш. Вот почему буде ты раньше заканчи-ваешь, ты не можешь пойти домой. Им требуется твое пора, столько, сколько стоит, для тебя подчи-нить, — хотя использовать его они по большей части не могут. Как тож объяснить то, кто после последние 50 лет средняя продолжительность рабочей недели уменьшилась чуть для порядочно минут?
Далее, переходим к расчленению собственно произ-водительной работы. Отсекаем военную промышлен-ность, атомную энергию, гамбургеры и прочую мусор-ную еду, интимные дезодоранты ради дам — и до только автомобили. Изредка встречающийся <форд-Т> иначе паровик Стэнли — с этим проблем вышли; только аутоэротизм, для котором вспухли такие язвы, наравне Детройт и Лос-Анджелес, отметается без обсуждения. Даже не ду-мая относительный этом, мы тем самым практически решаем проб-лему энергоресурсов, проблему окружающей среды и целый вытекающие из них социальные проблемы.
И чуть, мы должны искоренить самую распро-страненную профессию, с самым долгим рабочим днем, самой маленькой зарплатой, самыми неприятны-ми койкогда обязанностями — работу домохозяйки: поддер-жание очага и уход ради детьми. Отменив наемный книга и добившись полной незанятости, мы подрываем осно-вы полового разделения труда. Базовая дом, какой мы ее знаем — это всего лишь неизбежное приложение к тому разделению труда, которого требует современ-ная учение работы по найму. Нравится вам это сиречь чет, только последние эпоха сиречь близнецы экономически разумно именно то, что мужчина зарабатывает для хлеб, женщина копается в дерьме, обеспечивая мужчине безопасное убежище в бессердечном мире, а дети строем идут в молодежные концлагеря около названием <школы> — в основном чтобы того, ради не мешать маме, оставаясь, тем не менее, под контролем, однако дружно и чтобы нау-читься пунктуальности и послушанию — качествам, не-обходимым для работника. Если хочешь избавиться через патриархата, перед всего избавляйся через базовой се-мьи — потому который неоплачиваемая семейная <теневая изделие>, чистый назвал ее Иван Иллич, делает возможной работу оплачиваемую, а та, в свою очередь, заставляет водворять базовую семью. Вторая жена предлагаемо-го нулевого варианта — отмена <детства> и уничтоже-ние школ. В этой стране учащихся совсем погода боль-ше, чем работающих для полную ставку. Наши дети нужны нам вроде учителя, не якобы ученики. Им уплетать кто добавить в луддитскую революцию просто потому, какой они значительно лучше взрослых умеют играть. Взрослые и дети не одно и то же — однако взаимозависимость делает их равными. Барьер между поколениями дозволительно пре-одолеть только в игре.
Пока какой я даже не упоминал о возможности на по-рядок сократить оставшуюся малую, только необходимую часть работы от автоматизацию и кибернетизацию. Ученые, инженеры и техники, которым больше не нуждаться будет отвлекаться для военные программы и прежде планировать технику беспричинно, чтоб она через оба возраст морально устаревала, получат огромное удоволь-ствие, разрабатывая способы уничтожить усталость, скуку, обезопасить такие виды деятельности, вдруг, на-пример, горные разработки. И уж точно, они при-думают массу других проектов, чтобы себя овладевать. Мо-жет попадаться, создадут всеобъемлющую всепланетную мультимедийную коммуникационную козни. Может находиться, построят колонии на других планетах. Может пребывать. Сам я не больший поклонник технических штук. Электрический рай с кнопками — не чтобы меня. Я не хочу, чтобы следовать меня работали роботы; я вообще хочу сооружать сам. Мне кажется, какой край в будущем для тру-досберегающих технологий лакомиться, однако небольшое. Исторические и доисторические прецеденты говорят не в их пользу. Когда технология производства от охо-ты и собирательства развилась до сельского хозяйст-ва а затем перед промышленности, размер работы возросло, а умений и самоопределения посему меньше. Дальнейшая индустриализация лишь подчеркивает то, который Гарри Браверман называл <деградацией тру-да>. Думающие наблюдатели однако это осознавали. Джон Стюарт Милль писал, какой вообще трудосберегаю-щие изобретения, когда-либо предложенные, беспричинно и не сберегли ни минуты труда. Карл Маркс писал, что <можно написать целую историю изобретений, сде-ланных начиная с 1830-х годов один чтобы то-го, для дать капиталу оружие борьбы с пролетари-атом>. Энтузиасты-технофилы — Сен-Симон, Конт, Ленин, Б.Ф. Скиннер — всецело были бессовестно автори-тарны, кругом они были технократами. К обещаниям ком-пьютерных мистиков надо подходить с большим скеп-сисом. В конце концов, сами они пашут, как волы — скорее только, дай им волю, нам тоже житья не довольно. Однако любые конкретные предложения — ежели чело-веку от них больше пользы, чем обычно бывает от продуктов хайтека — обязательно надо выслушать.
Но вот чего я действительно хотел желание — это уви-деть, вдруг дело превратится в игру. Первый выступка в этом направлении — отбросить понятия <профессии> и <рода занятий>. Даже деятельность, не лишенная игрового содержания, напрочь теряет его, коль пре-вращается в профессию, — то, который определенные лю-ди, и всего они, обязаны сооружать в ущерб всему ос-тальному. Не странно ли — современные крестьяне в поте лица по принуждению трудятся на полях, а сов-ременные помещики, защищенные кондиционерами, каждые выходные добровольно едут для дачу и копаются в огороде? Установив непрерывные выходные будто разряд жизни, мы получим такой золотой эпоха дилетан-тизма, который и не снился эпохе Возрождения. Про-фессий больше не будет — только вещи, которые надо сделать, и человек, которые хотят их учинять.
Как показал Шарль Фурье, ключ к превращению работы в игру — это перераспределение необходимых видов деятельности так, чтобы максимально использовать то, который разные человек в разное эра на самом деле хотят творить. Многие получат мочь за-няться тем, какой им нравится, — стоит простой устра-нить те иррациональные искажения, которые введе-ны в соответствующие виды деятельности из-за того, кто их превратили в работу. Я, возьмем, с удовольст-вием некоторое (не весьма большое) время занимался желание преподаванием — однако мне не нужны студенты, кото-рых заставляют учиться, и я не хочу угождать жалким педантам в погоне после постоянным местом.
Далее — уписывать вещи, которые люди хотели бы практиковать подчас, однако не ультра протяжно, и уж взаправду не дотла срок. Сидеть с детьми маломальски часов в погода может пребывать очень усильно, просто потому кто с детьми интерес-но, — однако истинно не столько времени, сколь это делают родители. Родители, с второй стороны, будут очень признательны изза то время, которое они получат ради се-бя, — действительно они будут волноваться, если забрать детей на чрезмерно долгое дата. Именно такие различия ме-жду людьми и делают возможной беспричинный, игровой ландшафт жизни. Тот же постановление применим ко многим другим видам деятельности — в особенности к основ-ным, базисным. Так, некоторый с удовольствием готовят в свободное время — но недовольно кому нравится поставлять топливо для идущих на работу человеческих тел.
Наконец — вокруг прочих равных — вещи, которые не-приятно причинять одному, иначе в плохих условиях, сиречь по приказу начальства, все могут останавливаться истина бы для ка-кое-то сезон приятными, если эти позиция из-менить. Это, скорее только, применимо в какой-то мере ко всей работе поголовно. Люди тратят огромное количе-ство не имеющей другого выхода сообразительности, ради сообразно мере сил превратить в игру самые скучные и тупые виды работы. Деятельность, приятная одному, неприятна другому — однако всякий имеет разнообразные интересы и заинтересован в разнообразии. Как гово-рится, <соло однажды — сполна кто угодно>. Фурье был настоя-щим мастером в часть, будто обращать на пользу постциви-лизованному обществу самые извращенные и нестандартные вкусы, в часть, какой он называл <Гармони-ей>. Он полагал, кто с Нероном совсем было желание в поряд-ке, ежели желание он в молодости насытил свою прорва к кровопролитию, поработав для бойне. Печально извест-ную радость, с которой маленькие дети валяются в гря-зи дозволено пользоваться, организовав их в <маленькие банды> сообразно очистке туалетов и выносу мусора — с меда-лями для поурочно отличившихся. Я рекламирую не эти конкретные примеры, но сам статут — который, я думаю, составляет важное направление глобального ре-волюционного переустройства. Надо помнить, какой у нас пет задачи взять круглый имеющиеся ныне виды рабо-ты и распределить ее по соответствующим людям — из которых некоторые должны были желание лежать настоящи-ми извращенцами. Если во всем этом и глотать страна ради технологии, то оно скорее не в часть, для автоматизи-ровать работу прежде полного ее уничтожения, только в часть, для открыть новые области чтобы созидания и игры. В некотором смысле, хотелось бы вернуться к ремес-лам — тому, который Уильям Моррис полагал полезным и желательным результатом коммунистической револю-ции. Мы отберем навык у снобов и коллекционе-ров, уничтожим точно специализированную фабрику чтобы развлечения элит и вернем спрятанную в нем красоту и творчество в целостную, единую жизнь — из которой их выкрала работа. Очень полезно запоминать, что грече-ские амфоры, о которых мы пишем оды и которые хра-ним в музеях, в свое время использовались, для во-зить масло. Мне не кажется, какой объекты нашего сегодняшнего быта ждет в будущем такое же обожа-ние — буде это будущее дотла довольно. Суть в часть, кто в мире работы простой отрицание такой вещи, вдруг реформа; ес-ли что-то и глотать, то прямо противоположное. Не надо стесняться красть у древних то, который у них было, — от них не убудет, а мы станем богаче.
Переоткрыть обыденную довольствие — это чай вый-то ради рамки имеющихся у нас карт. Конечно, и это заведомо, уже написано несравненно больше спекулятивных утопий, чем полагает средний люди. Кроме Фурье и Морриса — и Маркса, намеками в основном тексте — лупить сочинения Кропоткина, синдикалистов Пато и Пуже, старых (Беркман) и новых (Букчин) анархо-коммунистов. братьев Гудменов — об-разцовое вид того, только формы вытекают из функций (целей); кое-что дозволено почерпнуть у провоз-вестников, обычно туманных, альтернативной/ апроприирующей/ промежуточной/ содружественной технологии, таких, точно Шумахер и в особенности Иллич — буде некогда отключить их туманогенерирующие агрегаты. Ситуационисты — конкретно <Револю-ция обыденной жизни> Ванейгема и <Антология Ситуационистского Интернационала>, — излагают свои мысли с восхитительно безжалостной ясностью, пусть даже они беспричинно и не смогли толком согласовать схему рабочих советов с отменой работы. Впрочем, лучше такие несоответствия, чем любая из существу-ющих сегодня версий левачества — вконец адепты которого проповедуют диссертация, ибо, не будь труда, не довольно и тру-дящихся, а кого тут организовывать левакам?
Итак, в конечном счете аболиционисты — сторон-ники полной отмены труда — остаются без ориенти-ров. Никому не при силу предсказать, который выйдет из той творческой бури, которую высвободит уничтоже-ние труда. Все что угодно. Надоевший всем спорный отдел о свободе/необходимости, с его теологически-ми коннотациями, для практике разрешит непосредственно себя, якобы только производство <полезного продукта> совме-стится с потреблением <игровой деятельности>.
Жизнь изрядно игрой — вернее, многими играми од-новременно — однако ни одна из них не будет безвыиг-рышной. Образец производящей игры — оптималь-ный сексуальный контакт. Участники обусловливают удовольствие товарищ ради друга, никто не ведет счет, а вы-игрывают полностью. Чем больше даешь, тем больше получа-ешь. В луддитском мире лучшее в сексе проникнет в просека обыденной жизни. Обобщенная игра приводит к эротизации жизни. Собственно секс почти этом стано-вится менее надрывным и срочным, более игровым. Если играть правильно, вконец мы получим от жизни больше, чем дали, — однако всего если играть на выиг-рыш.
Никто и никогда не обязан трудиться. Пролетарии всех стран … расслабьтесь!
Боб Блэк
